Цукерман. Хотите поменяемся? Я вам — отлитого из чистой бронзы основоположника, а вы мне — ваши сокровища. Ну, что же вы надулись, я пошутил.
Встаёт за стойку, вставляет в глаз диоптрию, перебирает содержимое шкатулки.
Ольга смотрит на него с надеждой, теребя в руках платочек.
Цукерман (небрежно). Сколько вы хотите?
Ольга. Я не знаю, сколько это стоит… Мне нужно две тысячи долларов, чтобы рассчитаться за квартиру (говорит всё тише и неуверенней), но если здесь не хватает, то, может быть, вы сможете дать мне в долг на крайне ограниченный срок…
Цукерман (снимает диоптрию, смотрит на Ольгу). Оленька, дорогая, мне очень неприятно отказывать вам в таком сущем пустяке, но все мои личные сбережения вложены вот во всё это… (Обводит рукой экспонаты.) А ваши сокровища не стоят, к сожалению, и тысячи. Вот это стоит четыреста и вот это около пятисот. Это их продажная цена. Столько они будут стоить у меня в витрине и я не буду иметь с этого ни копейки. Это всё, что я могу для вас сделать.
Ольга (почти плачет). А остальное?
Цукерман. Остальное — бижутерия, она совсем ничего не стоит.
Ольга (начинает плакать). Так что же мне делать?..
Цукерман. Ольга Петровна, вы разбиваете моё сердце. Так и быть, я дам вам за всё полную тысячу.
Отсчитывает под лампой деньги.
Ольга взволнованно лепечет благодарность, берёт деньги и выбегает. Возвращается, встаёт на цыпочки и через прилавок целует Цукермана в щёку. Снова выбегает.
ТРЕТЬЯ СЦЕНА
Цукерман и голос Розы Моисеевны.
Роза Моисеевна. Девочка готова наложить на себя руки. Почему ты не дал ей две тысячи, убийца?
Цукерман. За что, Розочка? Я и без того переплатил.
Роза Моисеевна. Додик, ты дурак. Если бы ты дал ей две, она бы рассчиталась с долгами и всё забыла. А теперь она придёт снова — и не одна, а с милиционером. (Жуёт.) Тебе дать овсяного печенья?
Цукерман. Розочка, зачем ты меня нервируешь! Ты ведь знаешь, что у меня больная селезёнка. Я не мог дать больше. Если бы я дал больше, по городу прошёл бы слух, что я сумасшедший, и кто-нибудь в конце концов догадался бы, что дело не в родственных чувствах. В любом случае она не сможет ничего доказать.
Роза Моисеевна. Додик, ты дурак дважды и ты не в Швейцарии. Здесь, в это время, никто и ничего не доказывает. Придут двое и засунут тебе кипятильник… в эту самую… Выпей воды, что с тобой… Ты хотя бы спросил, откуда у неё эта вещь?
Цукерман. Я не мог спросить, это выдало бы мой интерес. После второй мировой у людей ещё до сих пор много чего валяется в комодах, о ценности чего они не имеют ни малейшего понятия.
Роза Моисеевна. Как бы с тобой не разобрались — по понятиям. Уж лучше пускай она вернётся с милиционером.
Цукерман. Она не вернётся. Она не вернётся даже в том случае, если точно будет знать, что её надули. Такие люди не возвращаются в магазин даже если купленные ими туфли оказались меньше на два размера. Бедные, бедные люди…
Роза Моисеевна. Эти бедные имеют хорошую перспективу на то, что будет после. А тебя — припекут черти!
Цукерман. Роза! Ещё одно слово — и пропади оно всё пропадом! Я верну ей эту шкатулку…
Звенит дверной колокольчик.
ЧЕТВЁРТАЯ СЦЕНА
В лавку заходит Белугин.
Белугин. Не ждали?
Цукерман (обернувшись к жене). Роза, этот государственный человек прибежал, чтобы всучить мне свои рубли, которыми уже завтра можно будет оклеивать сортиры. (Приветливо разводит руки.)
Роза Моисеевна. Додик, если бы ты обманул этого человека, тебе бы простили. Но этот человек сам облапошит тебя как ребёнка.
Цукерман. Борис Андреевич!..
Белугин. Да вот… Решил воспользоваться вашим любезным приглашением.
Белугина прохаживается, смотрит.
Останавливается перед бюстом Карла Маркса.
Цукерман. Хорош?
Белугин. Хорош.
Цукерман. Пуд чистой бронзы. Для вас, как для государственного человека, — фигура со смыслом.
Белугин. Не понимаю?
Цукерман. Заходит к вам в кабинет, допустим посетитель или даже большой начальник. Знаете, как это в казённых учреждениях, атмосфера натянутая… А тут сразу перед глазами — предмет для улыбки, для доброй шутки, так сказать… В вас видят неординарного человека, человека с фантазией. Атмосфера другая, контакт налаживается…
Белугин (смеётся). Ах, Давид Семёнович, как это у вас получается!.. Вы, кажется, любой товар можете представить с совершенно неожиданной стороны! Я подумаю.
Цукерман. Может быть, интересуетесь чем-либо конкретным?
Белугин. С вашего позволения, ещё осмотрюсь.
Цукерман. О!..
Белугин (осматривает полки). У. е., у. е., у. е… А в рубликах что-нибудь имеется?
Цукерман. Основоположника отдам за рубли.
Белугин. Не возьму, всё-таки не возьму, плохая примета. Если только тогда, когда дела пойдут совсем плохо. Минус на минус… А пока — нет, не возьму, разорит. Полмира разорил, а уж меня с моими скромными бизнесами… (Машет рукой.) Вы вот что, любезный Борис Семёнович, подберите мне сами, на свой вкус, булавку для галстука. Без излишеств, но чтобы можно было за одним столом и с сэром, и с пэром…
Цукерман наклоняет голову, понимающе улыбается.
Цукерман. Есть такая. Берёг. Знал, что придёт такой, который понимает.
Достаёт из-под прилавка и открывает коробочку.
Белугин (берёт булавку, разглядывает). Да… Да…
Цукерман. Да?
Белугин. Да…
Цукерман. Исключительно для вас — четыреста.
Белугин. Четыреста… четыреста… Итальянские лиры, финские марки, аргентинские крузейро?.. Шучу. Хорошо, беру, торговаться не буду.
Достаёт бумажник, расплачивается.
Цукерман. Позвольте в фирменную упаковочку… Присаживайтесь… Рюмочку вина?
Белугин (усаживается в кресло). Мерси, но только чуть-чуть, пригубить. Дела, знаете ли… Виза, паспорт, авиабилеты…
Чокаются крошечными ликёрными рюмочками.
Цукерман. Да-да-да-да-да, вспоминаю. Ведь вы на днях улетаете…
Белугин выпивает, но, ничего не почувствовав, удивлённо заглядывает в рюмочку.
Белугин. В Лондон.
Цукерман. В Лондон…
Белугин. Да… вот так, знаете ли…
Цукерман (что-то задумав). И вы туда летите…
Белугин. По делам, по делам. Отдых ещё не заработал.
Белугин делает движение, чтобы встать, но Цукерман, чтобы удержать его, наливает ещё вина.
Белугин выпивает и снова удивлённо заглядывает в рюмку.
Белугин. А вы тоже имеете какой-нибудь интерес в Лондоне?
Цукерман (прохаживается в волнении). Возможно, возможно…
Белугин некоторое время смотрит на него, прищурившись.
Белугин. Послушайте, мы деловые люди. Если ваш интерес в Лондоне может иметь взаимную выгоду… почему бы нам не помочь друг другу?
Роза Моисеевна. Додик, подойди сюда!
Цукерман. Одну минуту.
Заходит за дверь. Из подсобки доносятся раздражённые голоса супругов.
Белугин этого не слышит и наливает себе ещё вина. Выпивает и сосредоточенно, подняв подбородок, причмокивает, пытаясь всё-таки разобрать вкус.
С возгласом «Я ему ещё ничего не обещал!» появляется Цукерман.
В руках у него шкатулка.
Белугин. Вы что-то сказали?
Цукерман (с улыбкой присаживается рядом на стул). Господин Белугин…
Белугин. Да-да?
Цукерман. У меня есть ВЕЩЬ.
Белугин (заинтересованно). Так…
Цукерман. Эта вещь — очень дорогая вещь. Её невозможно продать здесь, в России.
Белугин. Так…
Цукерман. Её приблизительная цена — сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.
Белугин. Так!
Цукерман. И я хочу продать эту вещь за настоящие деньги.
Белугин. Так-так-так! Надеюсь…
Цукерман. Разумеется. Прошлое абсолютно безупречно. Вещь была у моих родственников, теперь принадлежит лично мне.
Передаёт шкатулку в руки Белугина. Тот внимательно разглядывает.
