Входит Марк.
Марк. Николай Николаевич не приходил?
Вероника. Неужели придет?
Марк. Не приходил?
Вероника. Нет.
Анна Михайловна собирается уходить.
Посидите, Анна Михайловна.
Анна Михайловна. Я пойду к себе, Марк Александрович, вероятно, устал.
Марк (фальшиво). Вы не мешаете, Анна Михайловна, сидите.
Анна Михайловна. Мне скоро на лекцию. (Ушла.)
Вероника. У нее сегодня, оказывается, день рождения сына Володи, того, что в госпитале.
Марк. Если придет Чернов, ты, пожалуйста, будь с ним повежливее.
Вероника. Противный он.
Марк. Мне он, может быть, в сто раз противнее, чем тебе, а ничего не поделаешь — начальство.
Вероника. И деньги у тебя взаймы берет, а никогда не отдает.
Марк. Зато какой администратор! Концерты устраивает самые выгодные.
Вероника. Особенно неприятно смотреть, как ты лебезишь перед ним.
Марк (строго). Я никогда перед ним не лебежу… то есть не лебезю… то есть… У, какое идиотское слово! И вообще мне опротивела эта война! Кричали — скоро кончится, месяца четыре, полгода! А ей конца-края нет. Я музыкант! Я плевал на эту войну! Чего от меня хотят? Был Бетховен, Бах, Чайковский, Глинка — они творили, не считаясь ни с чертом, ни с дьяволом! Им все равно при ком и когда было творить — они творили для искусства.
Вероника. Прекрати. Ты совсем перестал заниматься, Марк.
Марк. Да, иногда я в отчаяние прихожу. Ох, эта война, война! Ну, ничего, будет и ей конец. Самое главное сейчас — выстоять. Понимаешь, главное — выстоять.
Стук в дверь.
Пожалуйста.
Входит Чернов. Это солидный, степенный, хорошо одетый мужчина.
Чернов. Добрый вечер, Вероника Алексеевна.
Вероника. Здравствуйте.
Чернов. Марк Александрович, вы меня извините за вторжение…
Марк. Что вы, Николай Николаевич, мы очень рады. Пожалуйста, раздевайтесь.
Чернов (снимая шубу.) Немцы-то как на Кавказе продвинулись, читали? Ничего, мы им покажем себя. Можно, я положу шляпу на этот столик?
Марк. Пожалуйста, пожалуйста.
Чернов (проходя в центр комнаты). Уютно у вас, тепло… А у меня жена с детьми в Ташкенте… Живу как бесприютный.
Вероника. Я пойду в магазин, Марк.
Марк. Хорошо.
Вероника ушла.
Чернов. Я всегда восхищаюсь вашей супругой, какая она непосредственная, чистая.
Марк. Вы не обижайтесь на нее, Николай Николаевич.
Чернов. Я сказал совершенно искренне. А эта детская невыдержанность делает ее просто очаровательной. Искал вас сегодня в филармонии…
Марк. Да-да, мне передавали.
Чернов. Мне совестно к вам обращаться, но выручайте, Марк Александрович. Жена пишет — сидит без копейки.
Марк. Сколько, Николай Николаевич?
Чернов. Буквально сколько можете. Хотя бы пятьсот рублей.
Марк (доставая деньги). Пожалуйста, Николай Николаевич.
Чернов. Я все подсчитаю, вы не беспокойтесь.
Марк. Что вы, Николай Николаевич!
Чернов. И еще небольшая просьба: вы бы не могли попросить Федора Ивановича достать некоторые медикаменты?
Марк (испуганно). Какие?
Чернов. Хорошо бы сульфидин, опий, камфору.
Марк. Нет-нет… что вы… Дядя Федя болезненно щепетильный. С этим к нему подступиться невозможно.
Чернов. Ну, не надо, не надо.
Марк. Может быть, в его домашней аптечке есть — я посмотрю.
Чернов. Нет, если действительно неудобно — не нужно.
Марк. Ничего-ничего… (Уходит и возвращается с медикаментами в руках.) Вот все, что есть.
Чернов. Не густо.
Марк. Зачем вам так много?
Чернов. Вы скажите Федору Ивановичу, что это для меня. Надеюсь, не обидится. В сущности — пустяк. (Прячет медикаменты в портфель.) Вы сегодня будете у Антонины Николаевны?
Марк. Может быть.
Чернов. Извинитесь за меня, я занят, не могу прийти. Кстати, могу вам предложить эту коробку конфет. (Достает из своего большого портфеля коробку.) Сделайте именинный подарок. Антонина Николаевна будет рада. Не очень роскошно, но вы привяжите сверху какой-нибудь пустячок. Ну, хотя бы вот эту игрушку. (Показывает на белку, оставленную Вероникой на диване.) Получится неплохо, уверяю вас. Война — надо во всем проявлять фантазию.
Марк. Сколько?
Чернов. Ничего-ничего. Потом сочтемся. Пустяк. Я оставляю, да?
Марк. Хорошо, Николай Николаевич. Спасибо.
Чернов (одеваясь). Завтра хотели, чтобы вы выступали в госпитале — бесплатно, разумеется, — а я вас перебросил в другую бригаду. Кажется, недурно заработаете. Пригодится, верно?
Марк. Спасибо, Николай Николаевич.
Чернов (прощаясь с Марком). Откланяйтесь вашей супруге.
Марк. До свидания, Николай Николаевич.
Чернов уходит. Марк подошел к шкафу, вынул оттуда костюм, прошел за ширму переодеваться. Быстро входит Ирина.
Ирина. Дома есть кто?
Марк (кричит). Нельзя-нельзя, я переодеваюсь.
Ирина. Анна Михайловна, Анна Михайловна!
Входит Анна Михайловна.
Поздравьте меня! Просто отдышаться не могу!.. Сегодня делала сложнейшую полостную операцию — прошла исключительно удачно. Отец наблюдал, хвалил. Паренек совсем был готов, как она выражаются, «комиссоваться», то есть на тот свет отправиться, а я рискнула — конечно, с согласия отца. У нас нет чая?
Анна Михайловна, Я могу вам предложить кофе.
Ирина. Пожалуйста, пить хочется смертельно.
Анна Михайловна ушла.
Марк! Я сегодня совершила чудо! Воскрешение из мертвых.
Возвращается Анна Михайловна.
Понимаете, он умирал… (Идет за ширму, где переодевается Марк.) А теперь будет жить! Будет, будет!
Марк. Нельзя, я же тебе сказал!
Ирина. Что, я тебя не видела в подштанниках? (Подбегает к телефону.) Госпиталь?.. Это кто? Нянюшка, как состояние больного Сазонова из сорок пятой палаты? Это Бороздина говорит… На боли жалуется? Ничего, пусть потерпит голубчик… Есть просил?! (Вешает трубку.) Есть просил — великий праздник! У меня у самой аппетит разыгрался. (Жадно ест бутерброд.)
Входит Марк. Завязывает перед зеркалом галстук.
Да, чтобы понять все это, надо быть или врачом, или умирающим. Это — тридцать второй мой воскрешенный.
Марк. Ты бы делала зарубки, как бойцы на винтовках, — убьют фашиста и зарубку делают. Так и ты, ну хотя бы на операционном столе.
Ирина. Ты меняешься, Марк, и не в лучшую сторону.
Марк. А я не понимаю, как это можно копаться в чьих-то потрохах, делать ампутацию, резекцию, а потом плясать от радости.
Анна Михайловна. Успех в любой профессии доставляет чувство удовлетворения и радости.
Марк. По-вашему, если гробовщик сделал отличный гроб — он потирает себе руки от удовольствия?
Анна Михайловна. Как это ни парадоксально, вероятно, да.
Марк. Тьфу!
Ирина. Тонкая натура, ты что прифрантился?
Марк. Концерт.
Ирина. Ври умнее, среды у тебя выходные.
Марк. Говорят тебе, концерт… шефский.
Ирина. Где это?
Марк. В клубе пищевиков.
Ирина (встает из-за стола). Спасибо, Анна Михайловна. Пойду запишу в свою тетрадочку.
Анна Михайловна. Не перегружайте себя, Ирина Федоровна. Я заметила, вы и по ночам пишете и пишете.
Марк. Действительно, что ты там, летописи, что ли, сочиняешь?
Ирина. Да. «Се повесть времянных лет»… (Ушла.)
Марк. Просидит она всю жизнь в девицах, помяните мое слово!
Анна Михайловна. Почему вы так решили?
Марк. Когда молодая женщина так исступленно работает — значит, она что-то заглушает в себе. (Привязывает белку к коробке.)
Анна Михайловна. Вы хотите унести эту белочку?
Марк. Да… Тут один мальчик именинник, по дороге зайду поздравлю.
Анна Михайловна. Мне кажется, ваша жена очень дорожит этой вещью.
Марк. Ничего… Я ей куплю другую игрушку.
Анна Михайловна. Вы бы поговорили с женой, Марк Александрович, у нее очень тяжелое настроение.
Марк. Да я вижу. И чего ей надо — не пойму. Поговорите вы с ней, Анна Михайловна. Мне самому просто невыносимо, иногда домой возвращаться не хочется. (Одевается.) Скажите Веронике, что приду не поздно. (Ушел.)
