– Я тебя сейчас убью, Кланя! – закричала инспектор и кинулась к сумке. – Ты что себе носить позволяешь, старая дура?
Людмила Семеновна хорошо, эффектно одета, она вполне современная модная дама, но в общении с Клавдией Ивановной должно происходить ее превращение в бывшую беспризорную, бывшую детдомовку. И должно быть ощущение, что в старой коже ей легче. Вот она сейчас, когда пытается поднять сумку Клавдии Ивановны, такая. Прежняя. Поэтому бывшая детдомовка вполне может открыть чужую сумку и посмотреть, что таскает «эта старая дура!».
В сумке лежит кусок литой ограды.
– Слушай! – кричит Людмила Семеновна. – А чего ты сюда не запихала всю усадьбу? Чего уж мелочиться? Таскать так таскать!
– Архитектор тут у вас молоденький… Заинтересовался, – бормочет Клавдия Ивановна.
– Да нету в ней ценности! Нету! – кричит Людмила Семеновна. – Рядовой графский дом… Тогда все строили красиво, но сегодняшним людям место надо или как? Их куда? Если б там хоть какой-нибудь завалященький писатель или художник жил, а то – нет! Нет! Никто не жил. Тогдашняя шушера…
– Красота, она для всех, – тихо говорит Клавдия Ивановна. – Мы с тобой у этой ограды в дочки-матери играли.
– Кланя! Не рви мне душу… Я и так тут из-за тебя со всеми поругалась… Чего там твоя девчонка натворила? Залезла куда-то. Фильмов, что ли, насмотрелась?
– Чего ей их смотреть? – гордо ответила Клавдия Ивановна. – Она сама в них играет.
– Мать честная! Да ты что? Ну мы даем!
Лицо у Людмилы Семеновны стало гордым.
– Я знала, Кланя! Я знала. Из нашего детдома будет кто-то знаменитый. Но ты только мне все подробности… – С тоской: – Я ж так хотела быть артисткой, помнишь? Господи Иисусе! Я бы за Целиковскую жизнь отдала!
Из гороно Клавдия Ивановна идет довольная и умиротворенная. Увидела очередь за хорошими яблоками. Встала. Притормозила возле яблок «Скорая». Из нее выскочил тот самый молодой врач.
– Женщины, пропустите? Не обидитесь?
– Да берите, – сказала Клавдия Ивановна. Была ее очередь. Врач посмотрел на нее внимательно.
– Я у вас по вызову был? – спросил он.
– Были, – смутилась Клавдия Ивановна.
– Садитесь, довезу. Мне в вашу сторону. Вы же детдом? Верно?
Клавдия Ивановна закивала. Очередь смотрит, как врач перехватывает у Клавдии Ивановны авоську.
– Ничего себе! – сказал он. – Вы что? Разве можно столько носить?
– Давление подскочило, – сказала Клавдия Ивановна виновато и оправдываясь перед такими же, как она, женщинами.
– Тогда нас всех возить надо, – сказала одна. – У кого его нет? Давления?
Клавдия Ивановна смущенно едет в «Скорой», прижимая к себе яблоки и кусок ограды.
В павильоне готовится к съемке большая сцена. Вся группа фильма плюс любопытные. В сутолоке мелькает лицо Юли.
Веселый собачник носит собаку.
– Почему вы ее все время носите? – спросила Оля.
– Не жилец! – радостно ответил собачник. – Не жилец! – Еще веселее: – По бумаге ее уже и нет. Секир-башка. – Хохочет. – Я ее продлил в существовании… А спасибо не слышал… Псина она эдакая!
– То есть как ее нет? – не поняла Оля. – Она чья?
– Ничья! – радовался собачник. – Усыпленная номер восемьсот сорок семь… Во как! Имя у нее было – Лэди.
– Почему было? – Оля кидается к собаке. – Лэди! Лэди! – Собака благодарно лизнула Оле руки.
– Брось ты ее! – сказала девчонка с хлопушкой фильма «За океан и обратно». – Мало ли чем она больна? Может, у нее чумка?
Оля целует собаку в морду.
Хохочет веселый собачник.
– Не! Не чумка! Забыл, как называется…
– Все в кадр! Все в кадр! – кричит помощник режиссера. – Положите собаку.
– Чемоданы в кадр. Поверните наклейками, – это оператор. – Хорошо вижу «Орли».
Репетируется сцена.
Актер, Актриса, Оля – все стоят в напряжении.
– Тебе надо кончать музыкальную школу, – говорит Актриса. – Зачем тогда инструмент в доме? Частные уроки стоили нам прорву денег.
Оля молчит и смотрит на лежащую Лэди.
– Подумаешь, деньги! – подсказывает режиссер.
Оля вся напряглась и сжала губы.
– Сначала! – кричит режиссер. – Оля! Не забывай!
– …частные уроки стоили нам прорву денег.
– Подумаешь, деньги, – говорит Оля. – Я пойду в швейную мастерскую и отдам вам их.
– Стоп! – кричит Главный. – Что за отсебятина?
– А это хорошо, – говорит Актриса. – У меня есть повод изумиться и увидеть собственную дочь.
– Вы не видите собственную дочь! – кричит режиссер. – Вы видите часы. Они тикают ваше время. Чемоданы чего тут стоят? Оля! Давай по тексту.
– Я забыла, – шепчет Оля. – Ведь это для меня неважно… Мне все равно. Пусть едут…
– О Господи! – сказал режиссер. – Она нормальный ребенок. Ей жалко, что они уезжают. Но она умная! Умная, понимаешь? Она знает цену и значение поездки за границу. Она знает цену деньгам. Ее родители не воры, не жулики… И она хочет учиться… в музыкальной школе! У нее музыкальные пальчики. Швейная мастерская! Она и слов таких не знает!
– Она что – идиотка?
И все замолчали, потому что Оля сказала это так, что все возражения просто не имели смысла.
Главный перевел дух и решился:
– Она отпускает родителей. Понимаешь? Отпускает… Их поездка разумная, деловая… Она это знает… Они не жлобы! Понимаешь? Не за шмотками туда едут! Это удача. Везение! Ну как тебе объяснить? – Распаляясь. – Есть текст! Есть роль! Все! Кончаем плебисцит!
Жалобно посмотрев на всех, как-то сочувствующе гавкнула Лэди.
– Убрать собаку из кадра! – крикнул режиссер.
Собачник весело унес Лэди.
– Таксист! Где таксист? Слушайте! Они еще разговаривают, а вы уже звоните в дверь! На прорве денег звоните! Все! Разговоры окончены! – Оле: – Можешь не отвечать. Будешь себя так вести, вообще без слов останешься. Все начнут умничать…
Оля поворачивается и уходит со съемочной площадки.
– Ищите другую девочку, – кричит Главный Ивану Ивановичу. – Буду я еще со всякими соплюхами возиться! Там была одна ничего… Юля… Она тут крутилась недавно.
– А девочка права, – говорит Актриса. – Стоило сказать про деньги, и она ручки вверх…
– Все – нормальные люди! – говорит Актер. – Все живут в жизни, а не на облаке… А в жизни все стоит денег…
– В том-то и дело, что не все… Талант не купишь… Ум не купишь… Здоровье не купишь… Красоту, доброту, нежность… Пошел ты к черту, если тебе надо это объяснять… – Актриса в гневе и очень от этого хороша. – Мы привыкли делать стыдные дела, как доблестные. Пришла девочка и показала, что мы играем… И кто есть кто.
Главный мучительно трет лоб, а Иван Иванович усмехается.
Актеры пьют чай в комнате отдыха.
– Жалко девчонку, – сказала Актриса-мать. – Из максималистов вырастают либо сволочи, либо перебитые… – Она рукой показала, как перебитые.
– Не морочь голову, – это Актер-отец. – Вырастет, как все. Нарожает детей. Это у детдомовок как раз бывает. Стадный инстинкт.
– Из чего проблемы! Что, собственно, случилось? – Главный сердится. – Нельзя же перед ними на цыпочках… Мы совсем потеряли лицо, носимся с этими детьми, а они писают нам на голову.
– А что мы такое сделали, – Иван Иванович встал, – чтоб любить нас?
– Я всю жизнь, – обиделся Главный, – не разгибаю спины. Посмотри! – И он показал Ивану Ивановичу большую лысину. – Дети и внуки, начальство и подчиненные выщипали. Понял?
Он был обижен за себя, а Иван Иванович смотрел на него жалеючи.
Вечером у девчонок в их спальне появились гости. Пришли бывшие детдомовки, которые учились в разных ПТУ, работали на заводах и жили, считай, самостоятельно. Выглядели они просто, вульгарно, были намазаны, держались вызывающе. Хороводила одна, худая, языкатая, в вытертом почти до дыр, ношеном-переношеном костюме.
На доске большими буквами было написано: «Олька кино послала к…!» Худая прочла, посмотрела строго и вытерла доску.
– Рассказывай! – сказала она, когда они расселись по кроватям.
Ларка-великанша за спиной Оли делала ей какие-то сигналы.
– Ты чего, как немая? – спросила языкатая. – Случилось что? Тем более говорите…
– Ничего, – зло сказала Лорка. – Тебе шпалой работать…
– Я так и работаю, – парировала худая. – Это вы тут артистки, еж вашу двадцать! Ну? – это она к Оле. – Валяй подробности.
– Бросила, – буркнула Оля. – Играют каких-то полудурков.
– А тебе какая разница? – резко крикнула худая. – Артист любого должен играть, в дураков даже интересней. Посмеемся.
– Ну и играй сама, – сказала Оля и накрылась подушкой.
– Не! Она не пойдет! – сказала Лиза. – Она как отрезала.
– Я ей не пойду! – возмутилась худая. – Я ей весь свой гематоген в детстве скормила, а она от меня теперь подушкой накрывается? Да я ее придушу, как котенка.
И худая стащила с Оли подушку, и все увидели, что Оля плачет.
Начался скандал.
– Лучше б ты подавилась своим гематогеном! – кричала великанша Лорка. – Может, умней бы стала. Чего пришли?
