тикали.
– В наследство достались, – пробормотал он извиняющимся тоном.
– В следующий раз они пробьют только через сорок пять минут, – успокоил я его.
Он встал, обогнул свой письменный стол и подошел ко мне вплотную.
– Как вы себя чувствуете в Америке? – спросил он.
Я знал, каждый американец считает, что в Америке можно себя чувствовать только прекрасно. Трогательное в своей наивности заблуждение.
– Прекрасно, – ответил я.
Лицо его просияло.
– Как я рад! А о визе особенно не беспокойтесь. Того, кто уже въехал в страну, выдворяют редко. Для вас это, должно быть, совсем особое чувство – не подвергаться больше преследованиям! Тут у нас ни гестапо, ни жандармов!
Чего нет, того нет, подумал я. А сны? Куда деться от снов и призраков прошлого, которые приходят к тебе незваными гостями?
К полудню я уже вернулся к себе в гостиницу.
– Тебя тут спрашивали, – сообщил мне Мойков. – Особа женского пола, с голубыми глазами и румяными щечками.
– Женщина или дама?
– Женщина. Да она еще здесь. Сидит в нашей пальмовой роще.
Я поспешил в салон с цветочными горшками и рахитичной пальмой.
– Роза! – изумился я.
Кухарка Танненбаумов легко поднялась из гущи вечнозеленой листвы.
– Я вам тут принесла кое-что, – сказала она. – Ваш гуляш! Вы его вчера забыли. – Она раскрыла большую клетчатую сумку, внутри которой что-то звякнуло. – Но ничего страшного. Гуляш не портится. А на второй, третий день он даже вкуснее. – Она извлекла из сумки большую фарфоровую супницу, закрытую крышкой, и водрузила на стол.
– Это сегедский? – только и спросил я.
– Нет, другой. Этот лучше хранится. Тут еще маринованные огурчики, прибор и тарелка. – Она развернула салфетку с ложкой и вилкой. – У вас есть спиртовка?
Я кивнул:
– Маленькая.
– Это не важно. Чем дольше гуляш на огне, тем он вкуснее. Это огнеупорный фарфор. Так что можете прямо в нем и греть. А через неделю я посуду заберу.
– Да это просто не жизнь, а рай, – сказал я растроганно. – Большое спасибо, Роза! И передайте от меня спасибо господину Танненбауму!
– Смиту! – поправила меня Роза. – С сегодняшнего утра это уже официально. Вот вам по такому случаю еще кусок праздничного торта.
– Да это не кусок, а кусище! Марципановый?
Роза кивнула.
– Вчерашний был шоколадный. Может, вам больше того хотелось? Так у меня еще кусочек остался. Припрятан.
– Нет-нет. Останемся лучше в будущем. При марципане.
– Тут еще для вас письмо. От господина Смита. А теперь – приятного аппетита!
Я нащупал в кармане доллар. Роза замахала руками.
– Бог с вами, это исключено! Мне запрещено что бы то ни было принимать от эмигрантов. Иначе я сразу лишусь места. Это строжайший приказ господина Смита.
– Только от эмигрантов?
Она кивнула.
– От банкиров всегда пожалуйста; только они почти ничего не дают.
– А эмигранты?
– Эти последний цент норовят всучить. Бедность учит благодарности, господин Зоммер.
Я с благодарностью смотрел ей вслед. Потом с супницей в руках торжественно направился мимо Мойкова к себе в номер.
– Гуляш! – объявил я ему. – От венгерской поварихи! Ты уже обедал?
– К сожалению. Съел гамбургер в аптеке на углу. С томатным соусом. И кусок яблочного пирога. Сугубо американский обед.
– Вот и я пообедал, – вздохнул я. – Порцию разваренных спагетти. Тоже с томатным соусом. И кусок яблочного пирога на десерт.
Мойков приподнял крышку и потянул ноздрями.
– Да тут на целую роту! А аромат какой! Что там твои розы! Этот пряный дух!
– Приглашаю тебя на ужин, Владимир.
– Тогда зачем ты несешь это к себе в номер? Поставь в холодильник рядом с моей водкой. У тебя в номере слишком тепло.
– Хорошо.
Прихватив с собой только письмо, я двинулся по лестнице к себе в номер. Окна у меня в комнате были распахнуты. Со двора и из окон напротив доносилась разноголосица шумов и радио. Шторы в апартаментах Рауля были задернуты, хрипловатый граммофон там приглушенно наигрывал вальс из «Кавалера роз». Я раскрыл письмо Танненбаума-Смита. Письмо было очень короткое. Мне надо было позвонить антиквару Реджинальду Блэку. Танненбаум с ним переговорил. Тот ждет моего звонка послезавтра. Танненбаум желает мне удачи.
Я медленно сложил письмо. Мне казалось, обшарпанное подворье гостиницы вдруг разомкнулось и передо мной раскрылась аллея. Впереди забрезжило что-то вроде будущего. Передо мной был путь, а не вечно запертые ворота. Путь, вполне доступный в своей будничности и потому казавшийся вдвойне непостижимым. Я спустился вниз и позвонил тотчас же. Я не мог иначе. Антиквар Реджинальд Блэк подошел к аппарату лично. Голос у него оказался низкий, но слегка нерешительный. Пока мы с ним говорили, из трубки слабым фоном все время доносилась музыка. Я сперва решил, что у меня галлюцинации, и только потом догадался, что у Блэка тоже играет граммофон. Это был тот же вальс из «Кавалера роз», который только что звучал из номера Рауля. Я счел это добрым предзнаменованием. Блэк попросил меня прийти через три дня, тогда и познакомимся. В пять часов. Я положил трубку, но музыка загадочным образом не оборвалась. Я обернулся и посмотрел во двор. Окна в апартаментах Рауля тем временем распахнулись. Теперь его граммофон заглушал все джазовые мелодии во дворе, долетая даже до темного угла за стойкой портье, где я пристроился у телефона. Это был все тот же вездесущий «Кавалер роз».
– Что с тобой? – спросил Мойков. – У тебя такая физиономия, будто ты повстречался с призраком.
Я кивнул.
– С призраком величайшего приключения, какое есть на свете: мещанского уюта и устроенного будущего.
– Постыдился бы говорить такое. Значит, работа?
– Может быть, – ответил я. – Подпольная, само собой. Но пока что не будем об этом говорить. А то вдруг эта синяя птица упорхнет.
– Хорошо. Тогда как насчет рюмашки за молчаливую надежду?
– Всегда пожалуйста, Владимир!
Он принес бутылку. Я тем временем оглядел себя с головы до ног. Костюм я ношу уже лет восемь, и он сильно обтрепался; я унаследовал его от Зоммера, а Зоммер тоже успел прилично им попользоваться. Впрочем, до сих пор мой гардероб меня не слишком заботил; какое-то время, правда недолго, у меня даже был второй костюм, но потом его украли.
От Мойкова мой критический взгляд не укрылся. Он усмехнулся.
– Ты похож на озабоченную мамашу. Первые признаки мещанства уже налицо. С чего вдруг тебе твой костюм разонравился?
– Да уж больно заношенный!
Мойков отмахнулся.
– Подожди, пока не получишь работу наверняка. Тогда и будешь думать.
– Сколько может стоить новый костюм?
– В «Броунинг Кинге» долларов семьдесят. Ну, чуть больше, чуть меньше. Они у тебя есть?
– Если по-обывательски рассудить – нету. А по-игроцки – есть.
