Варенька. Да нет же; нет, Миша; ничего я с тобой не боюсь. Только не оставляй меня, не уходи; голубчик, родной мой, желанный, единственный! Когда ты вот так говоришь, мне так легко; так легко и радостно, как будто через тебя мне открывается воля самого Бога. О, если бы ты только знал… но нет, ты никогда не узнаешь и не должен этого знать. Ты моя совесть, ты моя правда, ты мое все. Делай со мною, что хочешь!
Обнимает и целует его.
Михаил (глядя на дорожку к дому). Дьяков! Я пойду, а ты поговори с ним…
Варенька. Не уходи, Миша. – лучше вместе.
Михаил. Нет, поговори ты сначала, а я потом. Будь же твердой, Варя. Помни все, что я тебе сказал. Будешь помнить?
Варенька. Буду.
Дьяков и Варенька.
Дьяков. Ах, Варя, прости. Помешал?
Варенька. Нет, ничего.
Дьяков. А это кто? Миша? Куда же он? Хочешь, пойду за ним – позову?
Варенька. Поди сюда. Коля. Садись. Поговорим. Ты ведь завтра едешь в Луганово.
Дьяков. Да, завтра.
Варенька. Ну, вот, а ведь мы еще не поговорили как следует.
Дьяков. О чем?
Варенька. Обо всем. Что с нами будет.
Дьяков. Как ты решишь, так и будет. Я на все согласен.
Варенька. На все – значит ни на что. Ах, Коля, если бы ты только мог решить что-нибудь, все равно что, но только твердо, твердо, раз навсегда, и уже не изменять решения.
Дьяков. Что же решать? Ведь уже давно решили. Я еду в Луганово, а тебе за границу надо. Вот Миша едет, – поезжай с ним.
Варенька. А Сашка? Сашка с кем?
Дьяков. Как с кем? С тобою. Разве ты можешь без Сашки?
Варенька. Я-то не могу, а ты?
Дьяков. Мне все равно.
Варенька. Серьезно, Коля?
Дьяков. Серьезно. А что?
Варенька. Нет, так. Говоришь, а сам как будто о другом думаешь.
Дьяков. О другом? Да, я теперь все думаю – так смешно, глупо, по-дурацки, – все о чем-то думаю, а сам хорошенько не знаю о чем.
(Прислоняется к стволу березы, закрывает глаза).
Варенька. Что с тобой? Опять голова болит?
Дьяков. Нет, ничего. Должно быть, все об этом думаю – о религии…
Варенька. О какой религии?
Дьяков. А помнишь, ты говорила, что у нас религии разные, – оттого-то нам так трудно вместе. А я вот не знаю, разные или не разные. Если бы мне только знать. Варя, какая у тебя религия. Отчего ты не хочешь сказать? Или я не пойму?.. И еще помнишь, ты говорила, что у одних глупых людей ум глупый, а у других – сердце. А у меня и ум и сердце глупое?
Варенька. Нет, Коля, сердце у тебя умное.
Дьяков. А если умное, значит, пойму. Только скажи просто. Разве нельзя просто? Знаешь, у меня был дядюшка. Ни в Бога, ни в черта не верил. Жена у него умерла. Он тосковал ужасно, а молиться не мог. Только раз покупал у мужика сено, на весах вешал и сам захотел свеситься. А мужик ему говорит: «Мы, говорит, с тобой старики, – нас вон где будут вешать». И указал на небо. А дядюшка и задумался. Думал-думал, да вдруг взял и начал молиться. Ну, так вот видишь, как можно просто сказать.
Варенька. Можно. Коля, да я не умею.
Дьяков. Не умеешь? И ты не умеешь? Оба, значит, не умеем. Вот горе! Ну что ж, ничего не поделаешь… Прости, Варя, я все не о том.
Она кладет ему руки на плечи и молча долго смотрит в лицо, улыбаясь.
Дьяков (тоже улыбаясь). Ну, что?
Варенька. А знаешь, Колька, может быть… может быть, я не уйду. Ты только скажи…
Дьяков. Что сказать? Ведь я не умею.
Она берет голову его обеими руками, кладет себе на плечи и тихим, однообразным движением руки, таким же, как у Полины Марковны, гладит по волосам и по щеке.
Варенька. Колька ты мой, Колька, хороший ты мой! Сашка! Катька моя!
Дьяков. Почему Катька?
Варенька. А разве не помнишь? Когда тяжела была Сашкою, – думала, девчонка родится и назвала ее Катькою. Любила-то как, больше, чем Сашку. Ну вот, ты у меня Катька. Катенька моя! Только плакать зачем, глупенькая?
Он вдруг тихо встает, отстраняет ее и уходит.
Варенька. Что ты, Колька? Что с тобой?
Дьяков. Ничего. Оставь. Так…
Варенька. Да что, что? Скажи.
Дьяков. Как собаку… Как собаку жалеешь. Думаешь, я не знаю, о чем вы тут с Мишею? Все знаю. Не так глуп… И ничего, ничего мне не надо! И уезжай с ним скорее, ради Бога, скорее! Я не могу больше, слышишь, не могу! Я с ума сойду! Беды наделаю! Я себя или его…
Варенька. Коля, Коля, молчи! Что ты?..
Входит Михаил.
Михаил. Что такое, Варя, куда ты? Постой…
Варенька. Не могу, не могу, не могу! Нет больше сил их моих.
Убегает.
Михаил и Дьяков.
Михаил. Что такое, Дьяков? Как вам не стыдно?
Дьяков. Скажите, Михаил Александрович, вы очень Варю любите?
Михаил. Что за вопрос!
Дьяков. Отвечайте же.
Михаил. Я не понимаю, право…
Дьяков. Я вас спрашиваю: вы очень любите Варю?
Михаил. Послушайте, мой друг, вы не Лир, а я не Корделия.[25]
Дьяков. Не смейте так говорить. Говорите как следует.
Михаил. Извольте. Да, я Варю очень люблю. Как себя, больше, чем себя.
Дьяков. Ну, так поезжайте с ней за границу. Ведь вы поедете, а ей тоже надо. Ну, вот и поезжайте вместе.
Михаил смотрит на Дьякова пристально.
Михаил. Вы это серьезно, Дьяков?
Дьяков. Серьезно.
Михаил. А что же вы усмехаетесь?
Дьяков. Так. Уж очень на нее похоже сказали.
Михаил. На Вареньку?
Дьяков. Да. Вы очень на нее похожи бываете.
Михаил. А вам это не нравится.
Дьяков. Не знаю… Нет, не нравится.
Михаил. Ну, что же делать. Извините, фамильное сходство… А ведь вы, Дьяков, кажется; в самом деле; шутить изволите?
Дьяков. Нет, Михаил Александрович, не шучу. (Вынимает бумажник и отсчитывает деньги). Вот, получить извольте.
Михаил. Что это?
Дьяков. Взаймы у меня просили, помните? Так вот-с. Полторы тысячи. Больше сейчас не могу. Усадьбу продам, – тогда вышлю. А пока до Берлина хватит.
Михаил. Спасибо. Мне сейчас не надо.
Дьяков. Как не надо? На что же поедете? Да ну же, берите. Ведь все равно возьмете. Лучше у меня, чем у процентщика. Все-таки, родственник. Очень прошу вас, Михаил Александрович. Для Вареньки. Только ей не говорите, – она не возьмет.
Михаил. Ну, ладно. Потом.
Дьяков. Когда же потом? Может быть, наедине не увидимся.
Михаил. Да ведь расписку надо, вексель, что ли?
Дьяков. Что за расписки, помилуйте-с! (Сует ему деньги. Он кладет их в карман). Ах, да, насчет паспорта. Давно готов, в Луганове оставил, вышлю с нарочным. Ну, кажется, все?.. А теперь ступайте к ней, успокойте… И скорее, ради Бога, скорее поезжайте, – сейчас же… А то поздно будет. Перерешу. Я ведь ничего не могу решить, как следует. Отниму Сашку, а она ведь без него не поедет. Как вы думаете, Михаил Александрович, ведь без Сашки не поедет, а?
Михаил. Что вы говорите, Дьяков? Точно бредите…голова, должно быть; у вас не в порядке.
Дьяков. Ну, полно, не сердитесь. Пошутил. А, может быть, и брежу. С ума схожу. Дурак сходит с ума. «3аяц бесится». Помните, «бешеный заяц»? Это мне Митенька сосплетничал. Ну, ничего, не бойтесь, не укушу.
Михаил. Шут вы, просто шут! Заразились от вашего Митеньки.
Дьяков. Не троньте Митеньку, – он пьян, да умен. А вы пьяны никогда не бывали, не по-немецки, а по-русски? И влюблены никогда не бывали? Не хотите сказать? Ну, так я скажу: не бывали, не бывали и не будете! Эх, умный вы человек. Михаил Александрович, а не хватает какого-то винтика. Оттого и с дураком не можете справиться… Да ну же, не сердитесь, что это, право, и пошутить нельзя!
Михаил. Шутите со мною, сударь; сколько угодно: но если вы вздумаете с Варенькой…
Дьяков. Ну-с, что же тогда?
Михаил. Тогда я вам ноги переломаю, вот что!
Уходит.
Дьяков один. Смотрит вслед Михаилу, потом бежит за ним. «Михаил Александрович! Михаил Александрович!» Возвращается к скамье, садится и, так же, как давеча, прислоняется головой к стволу березы, закрывает глаза. В глубине рощи Душенька и Ксандра перекликаются.
Голос Ксандры (поет).
Розы расцветают, —
Сердце, уповай.
Есть, нам обещают,
Где-то лучший рай…
Голос Душеньки. Ay! Ay! Мишка! Варька! Где же вы? Подите сюда. Сколько тут ландышей.
