Владимир Высоцкий - Собрание сочинений в одном томе

Мне судьба – до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты (а за ней – немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это вовсе, не тот и не та!

Что – лабазники врут про ошибки Христа,
Что – пока еще в грунт не влежалась плита, —
Триста лет под татарами – жизнь еще та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
<Пот> намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять – нищета...
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута, —
Но не стоит предмет, да и тема не та, —
Суета всех сует – все равно суета.

Только чашу испить – не успеть на бегу,
Даже если разлить – все равно не смогу;
Или выплеснуть в наглую рожу врагу —
Не ломаюсь, не лгу – все равно не могу!
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с чашею делать?! Разбить – не могу!
Потерплю – и достойного подстерегу:
Передам – и не надо держаться в кругу
И в кромешную тьму, и в неясную згу, —
Другу передоверивши чашу, сбегу!
Смог ли он ее выпить – узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу —
Никому не скажу, при себе сберегу, —
А сказать – и затопчут меня на лугу.

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу...
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить – не хочу, —
На ослабленном нерве я не зазвучу —
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Все, что ночью кропаю, – в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу, —
Но не буду скользить словно пыль по лучу!
...Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —
Я умру и скажу, что не все суета!

Реальней сновидения и бреда,
Чуднее старой сказки для детей —
Красивая восточная легенда
Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.

И кто нырнет в холодный этот омут,
Насобирает рáкушек, приклеенных ко дну, —
Ни заговор, ни смерть его не тронут;
А кто потонет – обретет покой и тишину.

Эх, сапоги-то стоптаны – походкой косолапою
Протопаю по тропочке до каменных гольцов,
Со дна кружки блестящие я соскоблю, сцарапаю —
Тебе на серьги, милая, а хошь – и на кольцо!

Я от земного низкого поклона
Не откажусь, хотя спины не гнул.
Родился я в рубашке – из нейлона, —
На шелковую, тоненькую я не потянул.

Спасибо и за ту на добром слове:
Ношу – не берегу ее, не прячу в тайниках, —
Ее легко отстирывать от крови,
Не рвется – хоть от ворота рвани ее – никак!

Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой сапою,
Всмотрюсь во дно озерное при отблеске зарниц:
Мерцающие рáкушки я подкрадусь и сцапаю —
Тебе на ожерелие, какое у цариц!

Пылю посýху, топаю по жиже, —
Я иногда спускаюсь по ножу...
Мне говорят, что я качусь все ниже,
А я – хоть и внизу, а все же уровень держу!

Жизнь впереди – один отрезок прожит,
Я вхож куда угодно – в терема и в закрома:
Рожден в рубашке – Бог тебе поможет, —
Хоть наш, хоть удэгейский – старый Сангия-мамá!

Дела мои любезные, я вас накрою шляпою —
Я доберусь, долезу до заоблачных границ, —
Не взять волшебных рáкушек – звезду с небес сцарапаю,
Алмазную да крупную – какие у цариц!

Нанес бы звезд я в золоченом блюде,
Чтобы при них вам век прокоротать, —
Да вот беда – заботливые люди
Сказали: «Звезды с неба – не хватать!»

Ныряльщики за рáкушками – тонут.
Но кто в рубашке – что тому тюрьма или сума:
Бросаюсь головою в синий омут —
Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мамá!..

Но до того, душа моя, по странам по Муравиям
Прокатимся, и боги подождут-повременят!
Мы в галечку прибрежную, в дорожки с белым гравием
Вобьем монету звонкую, затопчем – и назад.

А помнишь ли, голубушка, в денечки наши летние
Бросали в море денюжку – просила ты сама?..
А может быть, и в озеро те рáкушки заветные
Забросил Бог для верности – сам Сангия-мамá!..

Ах, черная икорочка
Да едкая махорочка!..
А помнишь – кепка, челочка
Да кабаки до трех?..
А чёрненькая Норочка
С подъезда пять – айсорочка?
Глядишь – всего пятерочка,
А вдоль и поперек...

А вся братва одесская...
Два тридцать – время детское.
Куда, ребята, деться, а?
К цыганам в «поплавок»!
Пойдемте с нами, Верочка!..
Цыганская венгерочка!
Пригладь виски, Валерочка,
Да чуть примни сапог!..

А помнишь – вечериночки
У Солиной Мариночки,
Две бывших балериночки
В гостях у пацанов?..
Сплошная безотцовщина:
Война, да и ежовщина, —
А значит – поножовщина,
И годы – до обнов...

На всех клифты казенные —
И флотские, и зонные, —
И братья заблатненные
Имеются у всех.
Потом отцы появятся,
Да очень не понравятся, —
Кой с кем, конечно, справятся,
И то – от сих до сех...

Дворы полны – ну надо же! —
Тангó хватает зá души, —
Хоть этому, да рады же,
Да вот еще – нагул.
С Малюшенки – богатые,
Там – шпанцири «подснятые»,
Там и червонцы мятые,
Там Клещ меня пырнул...

А у Толяна Рваного
Братан пришел с «Желанного»
И жить задумал наново,
А был хитер и смел, —
Да хоть и в этом возрасте,
А были позанозистей, —
Помыкался он в гордости —
И снова загремел...

А всё же брали «соточку»
И бацали чечеточку, —
А ночью взял обмоточку —
И чтой-то завернул...
У матери бессонница, —
Все сутки книзу клонится.
Спи! Вдруг чего обломится, —
Небось – не в Барнаул.

Подшит крахмальный подворотничок
И наглухо застегнут китель серый —
И вот легли на спусковой крючок
Бескровные фаланги офицера.

Пора! Кто знает время сей поры?
Но вот она воистину близка:

О, как недолог жест от кобуры
До выбритого начисто виска!

Движение закончилось, и сдуло
С назначенной мишени волосок —
С улыбкой Смерть уставилась из дула
На аккуратно выбритый висок.

Виднелась сбоку поднятая бровь,
А рядом что-то билось и дрожало —
В виске еще не пущенная кровь
Пульсировала, то есть возражала.

И перед тем как ринуться посметь
От уха в мозг, наискосок к затылку, —
Вдруг загляделась пристальная Смерть
На жалкую взбесившуюся жилку...

Промедлила она – и прогадала:
Теперь обратно в кобуру ложись!
Так Смерть впервые близко увидала
С рожденья ненавидимую Жизнь.

Открытые двери
Больниц, жандармерий —
Предельно натянута нить, —
Французские бесы —
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.

Я где-то точно – наследил, —
Последствия предвижу:

Меня сегодня бес водил
По городу Парижу,
Канючил: «Выпей-ка бокал!
Послушай-ка гитары!» —
Таскал по русским кабакам,
Где – венгры да болгары.
Я рвался на природу, в лес,
Хотел в траву и в воду, —
Но это был – французский бес:
Он не любил природу.
Мы – как сбежали из тюрьмы, —
Веди куда угодно, —
Пьянели и трезвели мы
Всегда поочередно.
И бес водил, и пели мы,
И плакали свободно.

А друг мой – гений всех времен,
Безумец и повеса, —
Когда бывал в сознанье он —
Седлал хромого беса.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость, —
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
А то, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса, —
Он крупного помола был,
Крутого был замеса.
Его снутри не провернешь
Ни острым, ни тяжелым,
Хотя он огорожен сплошь
Враждебным частоколом.

Пить – наши пьяные умы
Считали делом кровным, —
Чего наговорили мы
И правым и виновным!
Нить порвалась – и понеслась —
Спасайте наши шкуры!
Больницы плакали по нас,
А также префектуры.
Мы лезли к бесу в кабалу,
С гранатами – под танки, —
Блестели слезы на полу,
А в них тускнели франки.
Цыгане пели нам про шаль
И скрипками качали —
Вливали в нас тоску-печаль, —
По горло в нас печали.

Уж влага из ушей лилась —
Все чушь, глупее чуши, —
Но скрипки снова эту мразь
Заталкивали в души.
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой в черных сапогах —
Стрелял из пистолета.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки, —
И бес, сидевший визави,
Хихикал по-французски.
Всё в этой жизни – суета, —
Плевать на префектуры!
Мой друг подписывал счета
И раздавал купюры.

Распахнуты двери
Больниц, жандармерий —
Предельно натянута нить, —
Французские бесы —
Такие балбесы! —
Но тоже умеют кружить.