благодарственное письмо, от такого же общества борьбы за права женщин. В целом, мсье Гобер доволен результатом. Как, впрочем, и я.
– Тебя тоже все устраивает? – удивлялся Филипп.
– Мне очень нравится тема, поднятая Вами, мсье Лавуан, – спокойно отвечал Жак. – Я столько лет смотрел на унижения, через которые приходится проходить актрисам, чтобы достичь того же статуса, что и актерам мужчинам… Рад, что наше общество наконец созрело для решения этого вопроса!
– Да, мсье Лавуан, – поддакивала Фрида, которая, как оказалось, все это время тихо стояла за спиной и смиренно слушала, не вступая в разговор. – И я рада, что именно мне выпала честь быть главной героиней Вашей пьесы. Сколько всего я могу показать простым горожанкам Франции… Да что там Франции, всего мира!
Филипп не разделял всеобщего воодушевления.
– Третья группа тоже все одобрила? – с полным разочарованием в голосе спросил Лавуан.
– Вы же знаете наших горожан, мсье Лавуан, – усмехнулся Жак. – Коли уж во всех газетах раструбили о гениальности пьесы, то и обычным зрителям она придется по душе. Даже если вдруг кому-то покажется, что пьеса вышла неудачной, под общественным давлением он изменит свое решение. Увы, но это так.
Бесхребетные идиоты… Им подсунули второсортный текст, а они и рады… Стоит только угадать современные настроения – сразу же высокая оценка. Стоит только купить пару-тройку критиков – сразу же высокая оценка. Стоит только сказать, что заботишься о мнении угнетенных – сразу же высокая оценка. Никто из них даже не задумывается о ценности произведения, о его целостности, о морали, не той, что на поверхности, но той, что скрыта за именами персонажей и их поступками, а не пустыми словами. Никто из них даже не хочет увидеть настоящий финал.
– Держи, Жак, – Филипп достал из сумки столь драгоценную его сердцу пьесу. – Вот настоящий финал.
– Мсье Лавуан, – отказывался принимать дар актер, – Вам стоит подняться к директору и обсудить это с ним. Уверен, он что-нибудь придумает и даст дорогу Вашей версии пьесы.
– Боюсь, что у меня нет на это должного настроя и желания, дорогой друг, – Филипп всучил Трюффо свой труд. – Я устал бороться со всем этим. Я устал то и дело пребывать в меланхолии чтобы закончить свою работу. Я устал улыбаться и разговаривать с людьми только для того, чтобы мои пьесы увидел мир. Я устал смотреть на публику, недостойную стоящих картин. Я устал писать.
Я. Устал. Писать.
Запах моря и рыбы вызывал у Лавуана тошноту. На рынке уже практически никого не было – рабочий день здесь заканчивается рано. Если человеку случилось побывать здесь после полудня, то едва ли он сможет найти себе качественный товар. В обед рынок превращается в базар, где каждый торгаш пытается тебе втюхать свои никому ненужные остатки: завтра товар, который и без того выглядит непрезентабельно, коли на него за утро никто не положил свой зоркий глаз, совсем испортится и отправится в мусор, ничего не принеся владельцу. Гул продавцов вызывал еще большее раздражение, нежели подступающая к горлу рвота.
– Нет, это нам не подходит, – отнекивался Рене от полутухлой форели. – Если я такое куплю, то меня по частям точно также придется продавать.
– Ну и вали тогда, – агрессивно ответила торговка. – А то тесаком огрею! Как раз чешую отрастил, может и на моем прилавке за рыбу сойдешь.
Мальчика нисколько не задело такое пренебрежительное отношение к своей персоне, так что он просто проигнорировал глупости, сказанные в свой адрес. Тем не менее, Фрида, видя, как оскорбляют бедного мальчугана, пыталась подбадривать его теплыми словами. Рене от них таял, видимо с непривычки. Он был весьма и весьма благодарен новой подруге. Лавуан же ходил черной тенью, всем своим видом показывая, как он ненавидит этот мир. Смысла в этом мире нет. Сжечь всех и вся дотла. Немка подбадривала и Филиппа, но то и дело встречая непреодолимую стену безразличия, покорно отступала, возвращаясь к уже близкому сердцу ихтиандру.
Побродив около часа по рынку и осмотрев опустевшие прилавки, троица так и не смогла найти ничего стоящего для лагеря. Удрученное настроение Лавуана перекочевало к Рене.
– Надо было приезжать раньше, – мальчик ругался не на Филиппа и его не вовремя появившиеся дела, а скорее просто в воздух. – Разумеется ничего уже не могло остаться.
– Ничего страшного, – успокаивала его Фрида. – Завтра приедете сюда спозаранку и возьмете все необходимое. Тут каждое утро что-то можно найти.
– Опять спать в телеге…
– Можно уговорить мадам Бош вернуть мне на одну ночь комнату, – влез в разговор Лавуан. – Не думаю, что она мне откажет.
– Значит снова делить постель с крысами…
– Остановитесь у меня, – внезапно предложила Фрида. – Квартирка у нас небольшая, конечно, но брата всю ночь не будет – он сейчас сверхурочно работает в театре – а втроем мы уж как-нибудь поместимся.
Рене, разумеется, загорелся этой идеей, но восторг свой держал при себе, ожидая окончательного решения со стороны Филиппа, ибо немка была все-таки его знакомой и именно за ним, стало быть, должно оставаться последнее слово.
– Хорошо, Фрида, – Лавуан обессиленно кивнул. – Нам не хочется тебя смущать своим присутствием, но мы с радостью принимаем твой широкий жест.
– Я только рада помочь, – мило улыбнулась девушка. – Поехали, если не хотим оставаться здесь допоздна.
Я бы не прочь остаться здесь до вечера. Вечером в городе удивительный запах. Его ни с чем не спутать. Я по нему очень скучаю.
Грусть и тоска, заполнившие душу писателя, не отпускали его до самого дома немки. Знакомые улицы напоминали об ушедших временах, лица прохожих о покинутых друзьях, пение птиц о неизведанном и загадочном будущем. Все то новое, что пришло в жизнь с Филиппа за недавнее время, пугало его. Душа традиционалиста требовала спокойствия и обычного уклада, который, увы, был безвозвратно утерян. Лавуана тянуло к привычным вещам, приносившим столь долгое время удовольствие. Писать он сейчас не хотел, да и не смог бы, пока свежа рана от уязвленной недавним диалогом чести, а ничего другого из того старого мира он так и не смог перенести. Сей факт сильно бил по душевному спокойствию француза.
До квартиры Фриды троица добралась к закату. Все страхи относительно холодного вечера под отрытым небом сами собой отпали. Лавуан поднялся по лестнице первым, подавая пример остальным. За писателем, шагах в шести, не спеша плелась девушка, а за той бежал, спрятав повозку возле здания, Рене. Внезапно Филипп остановился на площадке возле квартир. Первая дверь
