Девушки начинают запевать.
Любим Карпыч. Тсс… Слушай команду! (Запевает; девушки подтягивают.)
У нас дело-то сделано…
По рукам у нас ударено,
Быть сговору-девишнику,
Быть девичьему вечеру.
Не так живи, как хочется*
Народная драма в трех действиях
ЛИЦА:
Илья Иванович, зажиточный купец.
Петр, его сын.
Даша, жена Петра.
Афимья, их тетка.
Агафон, мещанин из уездного города.
Степанида, его жена.
Вася, молодой купеческий сын.
Спиридоновна, содержательница постоялого двора.
Груша, ее дочь.
Еремка, кузнец.
Яков, ямщик.
Иван, молодец в доме Петра.
Девушки и парни.
Действие происходит в Москве, в конце XVIII столетия, на масленице. Содержание взято из народных рассказов.
Сцена представляет русскую комнату; налево два окна; прямо дверь и направо дверь; по стенам лавки, на левой стороне деревянный стол и скамья.
Явление первое
Афимья и Даша.
Афимья. Чует мое сердце… не добро оно чует!. Да чему и быть хорошему? Ни миру, ни ладу в семье! Знать, уж Бог вовсе отступился от нас, глядючи на наше непутное житье. За грех за какой-нибудь наказанье экое Петру Ильичу, да за наше неумоление. И на чужого-то смотреть на беспутного сердце мрет, а то, легкое ли дело, свое детище!.. да еще женатый!.. Хорошо, что мать-то Бог прибрал, а то каково бы ей на это глядеть-то!.. отцу супротивник, жену замучил!.. В кого такой уродился? Теперь дни прощеные, и чужие мирятся, а у них и вставаючи и ложаючись брань да перекор. Ну, где он теперь шляется? Ждали, ждали обедать, а его и слыхом не слыхать!.. Всю масленицу гуляет, скружился, как угорелый. Отец-то пришел полюбоваться на наше житье: есть на что радоваться! Чем бы погостить, а он домой собрался.
Даша. Не говори, тетушка, уж и так тошно.
Афимья. Да что не говорить-то! Нешто не правда?
Даша. Что же, тетушка, что же мне делать-то? Завез он меня на чужую сторону украдучи.
Афимья. Плоха жена, от которой муж гуляет.
Даша. Измучились я! Все сердце он из меня вынул! Отца не слушает, а я что?
Афимья. А ты жена, не чужая.
Даша. Хуже чужой я ему теперь.
Афимья. Ты, видно, Даша, уж такая горькая зародилась, да вот и к нам-то несчастье принесла! Точно как по то стало.
Даша. Не я к вам несчастие принесла. Пока любил меня Петр Ильич, так и жил хорошо, а разлюбил — Бог его знает что с ним сталось, — и стал гулять.
Афимья. Кабы ты жила с ним, как жене следует жить, другое бы дело; а то где же это видано, ровно ты, прости господи, как полюбовница какая, виснешь ему на шею. Нешто жене так подобает?
Даша. Чудное это дело с ним сделалось! Думаю я, не придумаю. (Плачет.)
Илья Иванович входит.
Явление второе
Те же и Илья Иванович.
Илья. Дарья, не плачь, не гневи Бога! Снявши голову, по волосам не плачут.
Даша. Батюшка, куда ты собрался?
Илья. Пойду от вас прочь. Я и смотреть-то на вас не хочу, не стоите вы того. Придешь к вам на неделю-то, ровно в омут.
Даша. Ты хоть сына-то подожди, да поговори ему.
Илья. Подожду, поговорю ему в последний раз, крепко поговорю. Ведь гибнет! С экой-то жизнью добра нечего ждать! Такие-то люди близко беды ходят. Хочет — послушает, хочет — нет, а я старый человек, мне покой нужен, пора и свою душу вспомнить. Будет, пожил в миру, всего насмотрелся, только дурного-то больше видел, чем хорошего. С тех пор и свет увидал, как у братца в его келье живу. Вот немножко прошел по Москве, всего-то от монастыря до вас, а сколько мерзости-то видел! Народ-то словно в аду кипит: шум, гам, песни бесовские! Вот вчера, говорят, двоих мертвых на улице подняли да один в прорубе утонул. Христианская ли это смерть! Куда они угодили? Какое житье в миру-то нынче? Только соблазн один. Сын вот родной и тот что делает. Нешто я его так воспитывал-то?
Входит Петр.
Явление третье
Те же и Петр.
Илья. Где погулял, добрый молодец?
Петр. В Москве места много, есть где погулять, была б охота.
Илья. Досыта ль нагулялся?
Петр. Погулял-таки. Ты, батюшка, куда собрался?
Илья. Бежать хочу, закрывши глаза.
Петр. Что ж не погостишь с нами?
Илья. Надоело мне глядеть-то на тебя, живешь больно нехорошо.
Петр. За что, батюшка, гневаешься? Чем мы так провинились перед тобой?
Афимья. Чем? Не ты б говорил, не мы бы слушали, беспутные твои глаза!
Петр. Не твоего разуму это дело.
Даша. Батюшка серчает, что ты все гуляешь да со мной дурно живешь.
Петр. Ты, что ль, нажаловалась?
Илья. Что жаловаться-то! Разно и сам не вижу, что живешь не по-людски!
Петр. Эх, уж, видно, мне не жить по-людски… на меня, должно быть, напущено.
Илья. Это что за речи?
Петр. Загубил я себя с тобой! Связала ты меня по рукам и по ногам.
Даша. Ты мучитель, ты кровопивец!
Илья. Что вы? При мне-то? (Грозно.) Молчать! Ты, никак, ума рехнулся! Тебя нешто кто неволил ее брать? Сам взял, не спросясь ни у кого, украдучи взял. а теперь она виновата! Вот пословица-то сбывается: «Божье-то крепко, а вражье-то лепко».
Петр. Она меня приворожила чем-нибудь… зельем каким ни есть.
Илья. Не говори, не греши! Что тебя привораживать, коли ты и так ровно чумовой. Своевольщина-то и все так живет. Наделают дела, не спросясь у добрых людей, а спросясь только у воли своей дурацкой, да потом и плачутся, ропщут на судьбу, грех к греху прибавляют, так и путаются в грехах-то, как в лесу.
Петр. Да что ж, батюшка, делать-то? Как еще жить-то?
Илья. Живи по закону, как люди живут.
Петр. Ну, а и вот загулял… Что ж такое? Нынче дело масленичное. Уж и не погулять? Масленая-то один раз в году бывает. Мне что за дело, как люди живут; я живу как мне хочется.
Илья. Известно, по своей воле легче жить, чем по закону; да своя-то воля в пропасть ведет. Доброму одна дорога, а развращенному десять. Узкий и прискорбный путь вводит в живот, а широкий и пространный вводит в пагубу.
Петр. Не все гулять, придет время, и поправимся, и сами будем других учить; учить-то не хитро. Теперь и погулять-то, когда гуляется. Ты, батюшка, сам был молод.
Илья. Так что ж? Нешто я так жил? Молод, так и распутничать! Не для веселья мы на свете-то живем. Не под старость, а смолоду добрыми-то делами запасаются. Ты оглянись на себя: дома ты не живешь, знаешься с людьми нехорошими, жену обижаешь. Что ж у вас дальше-то будет, скажи ты мне?
Петр. А что будет то будет. Проживем как-нибудь — своим умом, не чужим.
Илья. Ну, так и живи! А я видеть этого не хочу! И говорить-то мне тяжело. Что говорить? кому говорить? Кабы разум был, а без разума и ученье не впрок.
Петр. А нет, так и негде взять. На нет и суда нет.
Илья. А нет, так наберись у добрых людей, да проси Бога, чтоб дал, а то, как червь, погибнешь! (Встает.) Прощайте! Коли будете жить хорошо, так приду о празднике, а до тех пор и не ходите ко мне, мне и так суета надоела. Помни, Петр! перед твоими ногами бездна разверстая. Кто впал в гульбу да в распутство, от того благодать отступает, а враги человеческие возрадуются, что их волю творят, и приступают, поучая на зло, на гнев, на ненависть, на волхвование и на всякие козни. И таковым одна часть со врагом. Выбирай, что лучше: либо жить честно, в любви у отца, с душой своей в мире, с благодатию в доме; либо жить весело, на смех и покор людям, на горе родным, на радость врагу человеков. Прощайте! Петр, наступают дни великие, страшные, опомнись. Вот тебе мой приказ, родительский приказ, грозный: опомнись, взгляни на себя. Прощайте!
Афимья. Ужели так уйдешь? Нонче дни прощеные, все люди прощаются.
Даша. Батюшка, прости нас. (Кланяется в ноги.)
Илья. Простите и вы меня.
Даша. Благослови нас.
Илья. Вас благословить? Стоите ли вы? Нет, вы подождите моего благословения до тон поры, пока будете жить хорошо. Порадуй меня, Петр! Лучше совсем не жить, чем жить так, как ты живешь. Благословенье отца нужно: без благословенья пропадешь, как пес. (Уходит. Все провожают его. Афимья уходит за ним.)
Явление четвертое
Петр и Даша. Петр садится к столу н задумывается.
