«Я теперь на девок крепкий…»
Я теперь на девок крепкий
И теперь одною меткой
Я всех баб равняю как одну:
Пусть у ней во лбу семь пядей,
Пусть при полном при параде, —
Встречу бабу — в сторону сверну.
Был я раньше тоже хлипкий —
Провожал я их улыбкой,
Даже, помню, год с одною жил, —
А теперь пройду не глядя —
Мне плевать, что ейный дядя
Раньше где-то в органах служил.
Баб держу я в черном теле,
А чтоб лечь в одну постелю —
Этим меня можно насмешить, —
Даже если умоляет,
Даже в экстренном случáе —
Очень меня трудно уложить!
Почему с таким напором
Я воюю с женским полом:
Изучил я их как свой портрет, —
Ведь полвека я — не меньше —
Изучаю этих женщин,
И сейчас мне — восемьдесят лет.
1964
«Там были генеральши, были жены офицеров…»
Там были генеральши, были жены офицеров
И старшины-сверхсрочника жена.
Там хлопало шампанское, там булькала мадера,
Вину от водки тесно было, водке — от вина.
Прошла пора, чтоб вешаться, прошла пора стреляться,
Пришла пора спокойная — как паиньки сидим.
Сегодня пусть начальницы вовсю повеселятся,
А завтра мы начальников вовсю повеселим.
<1964>
«Есть у всех: у дураков…»
Есть у всех: у дураков
И у просто жителей
Средь небес и облаков
Ангелы-хранители.
То же имя, что и вам,
Ангелам присвоено:
Если, скажем, я — Иван,
Значит, он — святой Иван.
У меня есть друг, мозгуем:
Мы с Николкой всё вдвоем —
Мы на пару с ним воруем
И на пару водку пьем.
Я дрожал, а он ходил,
Не дрожа нисколечко, —
Видно, очень Бог любил
Николай Угодничка.
После дня тяжелого,
Ох, завидовал я как:
Твой святой Никола — во!
Ну а мой Иван — дурак!
Я придумал ход такой,
Чтоб заране причитать:
Мне ж до Бога — далеко,
А ему — рукой подать.
А недавно снилось мне,
И теперь мне кажется:
Николай Угодник — не,
А Иван мой — пьяница.
Но вчера патруль накрыл
И меня, и Коленьку —
Видно, мой-то соблазнил
Николай Угодника.
Вот сиди и ожидай —
Вдруг вы протрезвеете.
Хоть пошли бы к Богу в рай —
Это ж вы умеете.
Нет! Надежды нет на вас,
Сами уж отвертимся,
На похмелку пейте квас, —
Мы на вас не сердимся.
<1965>
«Смех, веселье, радость…»
Смех, веселье, радость —
У него все было,
Но, как говорится, жадность
Фраера сгубила…
У него — и то и се,
А ему — все мало!
Ну, так и накрылось все,
Ничего не стало.
<1965>
«Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог…»
Сколько павших бойцов полегло вдоль дорог —
Кто считал, кто считал!..
Сообщается в сводках Информбюро
Лишь про то, сколько враг потерял.
Но не думай, что мы обошлись без потерь —
Просто так, просто так…
Видишь — в поле застыл, как подстреленный зверь,
Весь в огне, искалеченный танк!
Где ты, Валя Петров? — что за глупый вопрос?
Ты закрыл своим танком брешь.
Ну а в сводках прочтем: враг потери понес,
Ну а мы — на исходный рубеж.
1965
«Вот и кончился процесс…»
Вот и кончился процесс,
Не слыхать овацию —
Без оваций всё и без
Права на кассацию.
Изругали в пух и прах, —
И статья удобная:
С поражением в правах
И тому подобное.
Посмотреть продукцию:
Что в ней там за трещина,
Контр— ли революция,
Анти— ли советчина?
Но сказали твердо: «Нет!
Чтоб ни грамма гласности!»
Сам все знает Комитет
Нашей Безопасности.
Кто кричит: «Ну то-то же!
Поделом, нахлебники!
Так-то, перевертыши!
Эдак-то, наследники!»
«Жили, — скажут, — татями!
Сколько злобы в бестиях!» —
Прочитав с цитатами
Две статьи в «Известиях».
А кто кинет втихаря
Клич про конституцию,
«Что ж, — друзьям шепнет, — зазря
Мёрли в революцию?!.» —
По парадным, по углам
Чуть повольнодумствуют:
«Снова — к старым временам…» —
И опять пойдут в уют.
А Гуревич говорит:
«Непонятно, кто хитрей?
Как же он — антисемит,
Если друг его — еврей?
Может быть, он даже был
Мужества немалого!
Шверубович-то сменил
Имя на Качалова…»
Если это, так сказать,
«Злобные пародии», —
Почему бы не издать
Их у нас на Родине?
И на том поставьте крест!
Ишь, умы колышутся!
В лагерях свободных мест
Поискать — отыщутся.
Есть Совет — они сидят, —
Чтоб «сидели» с пользою,
На счету у них лежат
Суммы грандиозные,
Пусть они получат враз —
Крупный куш обломится,
И валютный наш запас
Оченно пополнится.
<1966>
«Экспресс Москва — Варшава, тринадцатое место…»
Экспресс Москва — Варшава, тринадцатое место, —
В приметы я не верю — приметы ни при чем:
Ведь я всего до Минска, майор — всего до Бреста,
Толкуем мы с майором, и каждый — о своем.
Я ему про свои неполадки,
Но ему незнакома печаль:
Материально — он в полном порядке,
А морально… Плевать на мораль!
Майор неразговорчив — кончал войну солдатом, —
Но я ему от сердца — и потеплел майор.
Но через час мы оба пошли ругаться матом,
И получился очень конкретный разговор.
Майор чуть-чуть не плакал, что снова уезжает,
Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает, —
Хотя бы воевали, а то — наоборот…
Майор сентиментален — не выдержали нервы:
Жена ведь провожала, — я с нею говорил.
Майор сказал мне после: «Сейчас не сорок первый,
А я — поверишь, парень! — как снова пережил».
1966
«Я — летчик, я — истребитель…»
Я — летчик, я — истребитель,
Вылетов шесть на дню.
Хотите, о «мессершмитте»,
О двух «фокке-вульфах» — хотите?..
Ладно, повременю.
Сейчас эскадрилья тяжелых — девятка
Уходит в ночной полет.
Ну а теперь я начну по порядку,
Зачем забегать вперед?
Я ложь отличаю от были —
Положено мне различать.
Мы Брест сегодня отбили.
Вчера же мы Брест бомбили,
А в Бресте — дом мой и мать.
Мы сопровождали тяжелых девятку —
Свои свой же город бомбят!
Но… видите, я не могу по порядку,
Опять забегаю назад.
Теряю я голову редко:
Я — ас, но внизу же Брест!
Один так и содит в отметку!..
Я чуть не нажал на гашетку,
Случайно поймав его в крест.
Но вот отбомбилась тяжелых девятка,
Внизу все, как надо, идет.
Все было, как надо, и скоро посадка,
А я забегаю вперед.
Я — летчик, я — истребитель,
Со мною случилась беда,
Я ночью летал в прикрытье,
Хотите, еще пошлите,
Но — чтобы не знать, куда.
<1967>
А меня тут узнают —
Ходят мимо и поют,
За мое здоровье пьют
андоксин.
Я же славы не люблю —
Целый день лежу и сплю,
Спросят: «Что с тобой?» — леплю:
так, мол, сплин.
А ко мне тут пристают:
Почему, мол, ты-то тут, —
Ты ведь был для нас статут
и пример!
Что же им ответить мне? —
Мол, ударился во сне,
Мол, влияние извне,
лик химер…
<1967>
«Что сегодня мне суды и заседанья…»
