Прокофьев. Теперь понятно. Войтюк. Что - понятно?
Прокофьев. Очень красивая музыка, правда? Фантазия - ре минор. И кто это назвал Моцарта беззаботным человеком? Кстати, други, я в последний раз вам херес предлагаю.
Самсонов. Вообще-то мы пришли рассказать тебе о том, что было после спектакля. Прокофьев. А я уже все знаю. Ко мне перед вами Рощина заходила. Войтюк. Понятно. Тогда мы пойдем. Надеюсь, к премьере ты перестанешь киснуть под музыку Моцарта. Да и хереса у тебя не останется. Самсонов. Коля, говоришь крымский херес?
Прокофьев. Что ни на есть массандровский. Войтюк. Ну, если немного. По стаканчику. (Прокофьев разливает). Прокофьев. Извините, с закуской не густо.
Самсонов. Ничего, у нас Моцарт есть. Войтюк. А нельзя поставить что-нибудь более современное? Прокофьев. Нельзя. Ваше здоровье. (Выпивает). Войтюк. Почему?
Прокофьев. Начнешь приставать. Войтюк. К кому?
Прокофьев. К обоим. Войтюк. Шутник. И вообще, вы мужики только языками трепать умеете. Сидит, переживает. Пошел бы, набил этому Ильину морду. Самсонов. А дальше, что?
Войтюк. Мы, женщины, решительных любим, понятно? Поступок нужен. А в морду - это то, что надо.
Самсонов. А ты оказывается агрессивная. Войтюк. Это вы - тряпки. Прокофьев, у тебя еще два дня. Это же уйма времени! Целая вечность! Нет, он будет сидеть и оплакивать себя. Прокофьев. (Неожиданно тихо). Я не себя оплакиваю, Ирочка. Войтюк. Кого же?
Прокофьев. Тамару. Тому Лазукину. Самсонов. Не понимаю.
Прокофьев. Когда сегодня начался прогон, я сел за кулисами. Не скрою, волновался очень. Закрыл глаза - пусть, думаю, что будет, то и будет. А вы молодцы. Я уже решил после первого действия в зал спуститься... и вот - первый выход Лазукиной. Первые слова Катерины... (Умолкает).
Войтюк. Что ты замолчал, Коля? Прокофьев. Не знаю, как объяснить. Я же сам ни раз от Томки эти слова слышал. Все нормально было, - когда лучше, когда хуже. А тут вышла - будто скрывала Томка что-то в себе, и - выплеснула. Не обижайся, Ира, вы все играли хорошо, чудесно играли, а она жила на сцене. И я забыл, что передо мной Томка Лазукина, что это я ей какие-то советы давал, даже пытался учить чему-то. У нее Божий дар, ребята, понимаете? Божий дар.
Самсонов. Так что же в этом плохого? Прокофьев. Он просто так человеку не дается. Дело не в том, увезет к себе Томку Заславский или он просто потрепался перед вами. После сегодняшнего прогона это уже не та Лазукина, которую мы знали раньше. Войтюк. Я согласна с Петром. Что плохого во всем этом? Прокофьев. Если ты успела заметить, Господь Бог или Судьба, или еще кто, людям счастья примерно поровну дает. Одним - чуть больше, другим - чуть меньше - это не в счет. Это сильнее любого наркотика, чувствовать, что от произнесенного тобой слова люди смеются и плачут. Другой бы хотел - да не может. А Томка, как птица. Между дел пропела птичка песенку, а мир возьми, да замри. Мы слушаем, и про все забываем. Но Томка - человек. И ради этого дара она не только мной пожертвует, но и Виталиком. И даже детей не захочет - лишь бы не переставать служить ей.
Войтюк. Сцене? Прокофьев. Сцене. Для нас, повторяю, это игра. Для нее - жизнь. Самсонов. Понял, наконец. Хочешь сказать, в чем-то Томка будет очень счастлива, а в чем-то...
Прокофьев. Я хотел бы ошибиться. Но в любом случае, в этой маленькой комнате ей не жить. Мне достаточно книг, Моцарта, бутылки хорошего вина, а ей этого будет мало.
Войтюк. Коля, а почему не может быть так: Томка станет звездой, будет играть где-нибудь в Москве, в знаменитом театре, а ты - ее спутник, друг, муж. Самсонов. Правильно. Ты себя недооцениваешь. Станешь журналистом или Войтюк. И дети у вас обязательно будут. Ты же кого хочешь, уговоришь. В гости друг к другу ездить будем.
Прокофьев. (Подзывает их к себе). Идите, я обниму вас. Милые и хорошие мои друзья. Этого всего не может быть. Ни-ког-да! Самсонов. Но почему?
Прокофьев. Беда моя в том, что я - эгоист. А еще собственник. Мне не нужна звезда, которая светит всем. Пусть это будет лампа, пусть свеча, но только бы она светила только мне. Понимаете? И каким бы я ни был писателем, для всех я останусь мужем звезды, участь которого - ревновать ее к режиссерам, партнерам, поклонникам. Вот почему, добрые мои, сегодня я прощался - с Томкой Лазукиной, красивой девушкой из медучилища, участницей Одуевского народного театра, будь он неладен... (Прокофьев схватил книгу и кинул ей в проигрыватель. Музыка прервалась. Наступила тишина, которая продолжалась очень долго. Ира и Петр тихо поднялись и молча направились к выходу).
Картина вторая.
Та же комната. Прокофьев подходит к книжной полке. Прокофьев. Погадать что ли? Что было, что будет, чем сердце успокоится. Закрывает глаза. (Достает наугад книгу и открывает ее). Так. Значит Заболоцкий. (Читает).
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал во сне металлический хруст, Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы, Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст, Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст... Да простит тебя Бог, можжевеловый куст.
Интересно. Чтобы это значило? "Да простит тебя Бог, можжевеловый куст". Ставит книгу на место. Раздается звук подъезжающего мотоцикла. В комнату вбегает Тамара. Чуть позже в дверях появляется Ильин. Лазукина. (Плача). Николай Михайлович, миленький, все пропало. Это конец! (Бросается к нему). Мы погибли! Они погибли! Господи, сделай так, чтобы это было сном. Господи... (Начинает бегать из угла в угол). Прокофьев. Ничего не понимаю. Что случилось? Тамара, почему у тебя одежда в грязи? С мотоцикла упали?
Лазукина. (Будто повторяя заклинание). Пусть это будет сном, пусть это будет сном...
Прокофьев. Заклинило. Виталий, может ты объяснишь? Ильин. (Глухо). Мы катались... на староргородском шоссе. Томка попросила... ну, чтобы самой повести мотоцикл. И ехали вроде бы тихо... Лазукина. (Продолжая рыдать). Они откуда-то со стороны Слободки появились. Я в другую сторону, а они туда же.
Прокофьев. Они - это кто? Ильин. Мальчишка лет пятнадцати на велосипеде... А девчонка сзади сидела. (Закрывает лицо руками).
Прокофьев. Они живы? Ты их в больницу отвез? Ильин. Насмерть.
Прокофьев. Господи! Лазукина. Николай Михайлович, Коля, миленький, что нам делать? У меня сегодня словно крылья за спиной выросли. Когда режиссер этот к себе позвал, - на седьмом небе от счастья была. Ну, почему, почему... Прокофьев. Успокойся. Ты же сама сказала, что они на большак сами выскочили. Конечно, если бы за рулем Виталий был... Кстати, милицию вызвали? Ильин. Там никого не было. Глухое место.
Прокофьев. Хочешь сказать, вы детей оставили там? Ильин. А чем мы могли им помочь? Я подумал... может, не узнает никто? Лазукина. Николай Михайлович, как вы думаете, может и правда - не узнает? Прокофьев. Вы сами еще дети. Во-первых, вас могли видеть. Какая-нибудь бабушка из Одуева в Слободку возвращалась и...
Ильин. ( Перебивает). Точно никого не было. Лазукина. А что во-вторых?
Прокофьев. Городок наш маленький, мотоциклов вообще раз два и обчелся, а уж таких крутых как у тебя...
Ильин. А если его в реку, а в милиции сказать, что угнали. Прокофьев. Нет, думаю, это не пройдет. Раньше или позже, но все откроется. (Молчит, размышляя). Нехорошо, что вы уехали с места, нехорошо. А вдруг, кто-то из них был жив?
Ильин. Николай Михайлович, не дышали они. Точно. Лазукина. (Прокофьеву). Что же делать? Вы... ты для меня, как ангел - хранитель. Ты все можешь. Придумай что-нибудь! (Бросается ему на шею). Прокофьев. (Гладит ее по спине). Да, почему это не сон? (Видимо принимает какоето решение: отстраняет девушку, одевает куртку). Ключ. Ильин. Что?
Прокофьев. Дай ключ от мотоцикла. Лазукина. Зачем?
Прокофьев. Ты же просила что-нибудь придумать. Вот я и придумал. (Ильину). Скажешь, что встретили меня у городского сквера... Нет, потребуются свидетели. Лучше так: приехали ко мне в гости, я захотел покататься, взял мотоцикл и уехал. Вы ждали меня часа два, но так и не дождались. Сейчас у нас полдвенадцатого. Без двадцати двенадцать, не дождавшись, заперли квартиру на ключ... Кстати, бросишь его в почтовый ящик... И ушли по домам. (Лазукиной). У тебя есть еще десять минут. Умойся. Придешь домой - это платье выброси от греха подальше. Ну, ладно, давайте прощаться.
Лазукина. Коля... Ильин. А может, как-то по-другому, Николай Михайлович? Прокофьев. Ничего другого я придумать не могу. Лазукина. Коля...
Ильин. Николай Михайлович, вы скажите, что они... мальчишка этот, сам правила нарушил.
Прокофьев. Хорошо. Обойдемся без громких слов. Счастья вам. Лазукина. Постой. Ты самый... лучший на свете. Слышишь? Прокофьев. Кто бы в этом сомневался. Ну, ладно, пока. Минуту спустя, раздается звук отъезжающего мотоцикла. Лазукина и Ильин застыли, каждый на своем месте. Занавес опускается.
