Вовик опустил руку и вдруг протянул ее сержанту. Винокуров растерянно пожал ее.
— Ну что ж, хорошо, — похвалил Вовик сержанта.
Весь класс засмеялся так, что к нам прибежал ротный командир.
Он распахнул дверь и стоял в проеме, занимая все пространство своей гигантской фигурой.
— Рот-та, встать! — грозно скомандовал Винокуров.
— Отставить, — сказал ротный. — Что за шум?
Он говорил, наклонив голову вниз, сливая вместе все согласные, и словно прислушивался к тому, что сам говорит. Во всяком случае, никогда нельзя было понять — будет он тебя распекать сейчас или обойдется остротой.
— Да вот, товарищ капитан, — сказал Винокуров, — пока молодые солдаты докладывать как следует не умеют. С рядовым Красовским репетируем. Нет нужной выправки. Пока.
— Да, — сказал ротный, — Красовский мешковат. Товарищ на строевой подготовке выпускает себя из рук. Куда его погнет, туда он и опустится. Это у него коренной недостаток. А вы, товарищ сержант Винокуров, по основной дисциплине хорошенько их гоняйте. Хорошенько. Если по основной дисциплине неуд — то можно дальше не стараться, калории не тратить. Отдадим в пехоту, иди там гоняй на пузе в снегу… Ну, хорошо. Здесь рядовой Буйко есть?
Из-за последнего стола поднялся грустный солдат с покатыми плечами.
— Это я.
— Ага, — сказал ротный, — ну мы с вами еще встретимся. Садитесь. Сержант Винокуров, продолжайте занятия.
Ротный ушел, мы встали, сели, но все уже глядели не на сержанта Винокурова, а на этого таинственного рядового Буйко. Чего это они с ротным не поделили?
— Ну, вот с чего мы сегодня начнем, — сказал сержант Винокуров.
Он включил приемник, смонтированный в тумбе стола, и переключил его на динамик. Оттуда посыпалась пулеметная морзянка — я просто не представлял себе, как можно так быстро манипулировать ключом. Горячее сердце информации билось в этой передаче, в стремительных точках и тире, отделенных друг от друга крошечными промежутками времени. Ах как много людям, оказывается, надо сказать друг другу! В динамике билось само время, раздробленное в стеклянное крошево звуков, ревел язык нового века, лаконичный, отточенный электрическими разрядами до идеала. Это была музыка, какой-то странный вид ее, сработанный тональностью передатчика, мощностью его ламп да сухой рукой радиста. И мы сидели в этом классе, как темные лесные частушечники, попавшие вдруг на концерт Баха и где-то по-звериному уже понимавшие величие и огромность звучащей музыки, но еще будучи не в состоянии ею насладиться и осознать.
Винокуров выключил приемник.
— Это шла погода по области, — сказал он. — Если вы с желанием будете учиться, гарантирую, что через десять месяцев вы будете читать такую передачу так же свободно, как я.
Все вздохнули. Это казалось несвершимым.
— Ну, конечно, может быть, не так, как я, — улыбнулся Винокуров, — но будете. А пока мы начнем с цифр. Единица. Запишите: точка, четыре тире. Ти-та-та-та-та. Вот как она звучит.
Винокуров сел за ключ. Ти-та-та-та-та. Ти-та-та-та-та.
— У нас есть такой прием: почти каждый знак при обучении — ну, чтобы легче было запомнить, — называют сообразно звучанию. В учебниках этого, конечно, нет. Это наша маленькая хитрость. Вот единица: ти-та-та-та-та. Получается: при-е-хал-па-па. Похоже? Ти-та-та-та-та. При-е-хал-па-па.
Да, действительно похоже. Вовик кусает губы от смеха, толкает меня в бок. Смешно. Приехал папа. Ну и шутки откалывает жизнь! Но мы зубрим на слух и этого неизвестно откуда и зачем приехавшего папу, и двойку зубрим — «я на горку шла», и тройку — «купите сахар».
— Запиши себе в книжечку, а то из головы вылетит! — шепчет мне Вовик. — У тебя же склероз!
Он намекает на мой дневник. Да, да, как бы не так! Приехал папа — это уже на всю жизнь. Без записи. Без книжек. Скоро нам по ночам будут сниться мелодии из телеграфных сигналов. Купите сахар! Это скоро станет нашей военной профессией!
Когда занятия подходили к концу, в класс снова вошел ротный.
— Ну хватит, — сказал он Винокурову, — все марш из класса. Буйко, останьтесь!
— Рыбин, — сказал сержант Винокуров, — уберите класс.
— Слушаюсь!
Ротный сел за пульт, огромной веснушчатой рукой придвинул к себе первый попавшийся бланк радиограммы и буркнул в сторону Буйко, сидевшего в робком ожидании:
— Принимай!
Навалясь левой рукой на стол, он начал передавать. Я тихо ходил по классу, собирая исписанные листки, бланки радиограмм, и, как пишется, «был невольным свидетелем происходящего».
Ротный сначала поглядывал на Буйко. С того лил пот. В больших головных телефонах он почему-то напоминал мне зайца. Ротный стал передавать быстрей, вошел в раж, шапку снял, но Буйко сидит себе, как истукан, и с невыразимой мукой глядит на ротного. И ничего не пишет. Не принимает. Ротный, на секунду оторвавшись от передачи и случайно взглянув на Буйко, увидел, что тот ничего не пишет, аж на табуретке откинулся, словно узнал, что его близкий друг — шпион.
— Ты — чего? — с ужасом спросил ротный.
— Ничего, — робко сказал Буйко.
— Ты чего не принимаешь? — спросил ротный чуть не со слезами.
— Быстро, — извиняясь, сказал Буйко.
— Быстро… — с горечью повторил ротный. Он три раза ударил ладонью по ключу. — Что за буква такая?
— О, — сказал Буйко.
— О, — снова с горечью повторил ротный, все с той же интонацией несправедливо обиженного человека. — Ты знаешь, что я тебя выменял у Мамедова, командира зенитного полка? Ты знаешь это или нет? А за тебя отдал ему шофера первого класса! Ты ж по документам идешь как радист! Ты на радиостанции-то работал?
— Да, — встрепенулся Буйко, — работал.
— Ну, у вас на радиостанции там был ключ? Или только микрофон? Ну вот куда голосом орать — эй, Пантелей!
Последние слова ротный прокричал себе в кулак, будто держал микрофон.
— Ключ был, товарищ капитан, но я всё Морзе забыл.
— Забыл, — грустно повторил ротный, — я тоже на аэроплане до луны летал! Только давно это было, забыл все!
Он встал, с грохотом захлопнул крышку пульта. Любой молодой солдат, мало-мальски знавший радиодело, был крайне важен. Его можно было, немного обучив, тут же посадить на боевую связь.
— Что сегодня проходили? — спросил ротный.
— Вот это… приехал папа.
Ротный покачал головой, нахлобучил шапку, просверливая Буйко своими рыжими обиженными глазами.
В класс вошел командир взвода по фамилии Слесарь. Он молодцевато, с фальшивой улыбкой поглядел на всех, странно при этом вскинув брови, и спросил ротного:
— Ну как, товарищ капитан, годится Буйко к окружным соревнованиям? Хороший радист?
Ротный, не глядя на Слесаря, пихнул ногой табуретку, пошел на выход и уже у дверей сказал:
— Радист? Такой же, как ты взводный!
И с грохотом хлопнул дверью.
Старшина Кормушин мелким цыплячьим следом отмерил нам в снегу полдвора и велел после работы лопаты отнести в каптерку. Сеня Вайнер с одной стороны, а мы с Вовиком — с другой. У нас с ним безумное изобретение севера — длинная лопата с двумя ручками, очевидно, созданная на базе анекдота: «Где трактор не пройдет, послать двух солдат с лопатой».
Мы отрабатываем два наряда вне очереди. (Не надо путать с очередными нарядами — кухня, дневальство и т. п.) Получили эти два наряда за пререкания с младшим сержантом Чернышевским. Достанется же такая фамилия человечку с выпученными глазами, с головой в форме молотка, издали похожему на Маленького Мука! А дело разгорелось с того, что Вовик вышел на строевую подготовку с романом Теодора Драйзера «Американская трагедия», который он засунул за пазуху, потому что нужно было быстро построиться, а бежать к тумбочке было далеко. Поэтому Вовик засунул Драйзера за пазуху и думал, что под шинелью литературы никто не заметит. Но после ряда строевых упражнений с карабином, в частности «коли!» и «отбей!», и других энергичных действий Драйзер по непонятным причинам встал в поперечное по отношению к Вовику положение и сильно демаскировал моего друга. В строю Вовик вдруг стал горячо шептать мне:
— Ударь меня незаметно, но сильно прикладом в грудь!
Но я, ничего не подозревавший насчет «Американской трагедии», только кисло улыбался на эту дурацкую шутку. Когда же я увидел, что Вовик стал похож на институтскую официантку Зину, широко известную своими формами, карабин мой как-то сам по себе опустился, я не слышал громких команд младшего сержанта Чернышевского, все делал невпопад. Я мгновенно перебрал сто вариантов — почему у Вовика именно во время строевых занятий выросла такая соблазнительная грудь, — но ничего правдоподобного не мог представить.
