звёздное небо, в проёме – мгла ночная. Купол мерцает светом от костра. Искры.
6. Сверхобщий – храм, сфера, освещённая изнутри.
Линия дождя: длинная стена веранды.
Николай:
– встаёт с кровати;
– выходит из спальни;
– пересекает гостиную;
– подходит к двери входной;
– открывает её.
Паша (крупно): «Нашли».
!!!! Рискованно, но сильно. Совершить круг камерой на 180 градусов!!!
Машина сорвётся с места – от дома – и помчится по дорожке к мосту; затем – по мосту, там далее – через посёлок, где постройки на берегу, выскочит на песчаное, обнажённое отливом дно реки и выйдет к месту, где нашли тело Лили… И всё это одним кадром – длинной панорамой вокруг оси штатива – из одной точки во дворе дома. Можно дополнительно к штативу использовать и «телегу» с тревеллингом, чтобы только немного, если нужно, корректировать точку и ракурс взгляда на событие.
Сверхобщий.
Это же место, с этого же ракурса (общий план) задать где-то в начале. Например, когда Ромка возвращается домой после храма (в режимном состоянии).
Решение на месте. Самое простое.
Инфляция, девальвация и нищета – это когда сумма в 1000 рублей (в Москве) становится расхожей единицей, так себе – чаю с девушкой попить, а в провинции по-прежнему остаётся большими деньгами.
Диалог восьмёркой решён будет. Прижаты к кирпичной стене магазина.
Отец Василий, я с тобой по-человечески, а ты мне стихи свои поёшь. Зачем это?
Паша за столом в футболке RUSSIA (Бартули знает – решили это ещё в Москве).
Чувство целого.
Монтаж я закончил, теперь остаётся звук, а это очень большая работа. А ещё нужно время, чтобы отстраниться от фильма, отвлечься, отдохнуть, заняться какими-то совсем другими делами, чтобы через неделю-другую взглянуть на него новыми глазами – и, возможно, что-то принципиально пересмотреть. Почистить какие-то места, а это обязательно нужно будет сделать. Как обычно, впрочем. Что даёт тебе время отстранения? Выходишь из плена фильма наружу и вдруг, оглядываясь, видишь какие-то неровности ритмические, шероховатости, видишь, что нужно было просто срезать их смело. Но когда ты внутри, когда ищешь склейку, ищешь сцены, когда ты так погружён в детали, что созерцательность становится чуть ли не главным оценщиком этой ткани, да и самим инструментом её создания, когда ты полностью растворён в этом, часто небольшом отрезке всей картины, тогда ты не можешь видеть ясно. Таков первый период собирания деталей: ты видишь, подобно микроскопу, мельчайшие нюансы, буквально молекулы, из которых создан фрагмент. И вот потому тебе нужен второй: этот период можно уподобить дистанцированию. Причём как минимум в двух смыслах этого слова: эмоциональном и пространственном. Нужно совершенно с олимпийским (ах, как это легко сказать!) спокойствием посмотреть однажды на это с высоты, то есть обнять весь фильм и воспринять его как целое, как один фрагмент, как в рассказе Борхеса – кажется, «Алеф», – в одной точке увидеть все детали фильма разом, нужно суметь объять глазом весь этот предмет в целости, и тогда, безжалостно, с хирургическим цинизмом, совершенно дистанцированно, словно это что-то не твоё, чужое, без сомнений резать и переставлять (если нужно), отказываться от полюбившегося, отказываться от красивого, от дорогого сердцу, чтобы теперь детали твоего фильма нанизывались на один единственный стержень и чтобы на этом стержне были подогнанные одна к другой, соразмерные друг другу части волшебного ожерелья.
На этой реплике – начинают открываться ворота ИВС.
Просмотр.
Нет, разумеется, собственное чувство есть. Но нужны третьи лица – отражатели, по которым чуешь что-то новое; даже в своих собственных чувствах находишь это новое. Как будто открывается что-то, чего не видел по неясной причине. И даже в разговоре после просмотра не так много отыскиваешь действительно важного, как в молчаливой атмосфере самого просмотра. Поэтому я и говорю, что сейчас нужно не понимание, не эти неизбывные разговоры про «жизнеустроение». Их не переговоришь, даже если имеешь с собеседником примерно те же взгляды на некоторые положения. Про всё про это можно, когда эталонную копию фильма получим да на премьеру пригласим. Сейчас нужно про вопросы «искусствоустроения». Про форму, про лакуны, про ритм, про возможные купюры и про все проблемы и проблемки, если они есть. Сейчас «объективный» зритель не очень-то и нужен. С идеями всё тут уже ясно, и существо дела от сказуемого не отделимо. Вопрос только в чувстве целого. Не мешают ли целому осуществляться без препятствий какие-то мелочи, заусенцы и необязательные места?
Въезд камеры на телескопическом кране внутрь разрушаемого дома (два (!!) дубля):
1 – На стену веранды. Стекло – грохот / ковш.
2 – Титульная стена гостиной. «Иконостас» – фотографии семьи; комод старинный, пыль от строительного шлака между стен.
Перед приговором (после?) мы видим, как конвоируют Николая. Коридор суда он проходит в наручниках. Коридор Зюзинского суда.
Николая выводят из дверей (задний двор) суда и сажают в автозак. Автозак отъезжает от здания суда (ГИБДД в Кировске). Мимо дома Николая (в сторону Лодейного) через мост проезжает автозак. На месте дома Николая – руины. Работает строительная техника.
Водки! Ещё сто!..
Купюра до «Вообще-то, мы с вами»???
Так жаль «соплеменников»!!! Это ж надо так выразиться!!! Дорогого стоит такая утрата.
Архиерей и множество крупных / средних планов прихожан. Один – главный (осевой) план – длинный наезд на читающего проповедь архиерея.
Рифмой с адом земным, с эпизодом в суде (длинный наезд на судью).
Искать пути сокращения. Пробовать изъять тавтологичность накопления некоторых перечислений.
Всё правда, что звучит в словах иерарха… Каждое слово истинно…
Только отчего же это в соратники (в соработники) они взяли себе не народ, а эту гадкую власть?
«Президента и премьера» – идиому четырёхлетки – точно изъять!! Отсылает к определённому времени.
Идеал христианский – одно из великих
