Пауза.
Ефросинья (тихо). Кто?
Диакон. Мы сами и довели. Во главе с кесарями нашими несменяемыми…
Эрос (робко). Ты, отче, с политикой-то не переборщи.
Диакон. Так если политика к уничтожению святой Церкви ведет – что, молчать прикажешь?
Эрос. Ты будто забыл? Когда вопросили Иисуса фарисеи с иродианами, он отвечал им: «отдайте кесарево кесарю, а Божие Богу».
Диакон. Именно, батюшка, что отдайте! Нам сказано – отдайте кесарю, а мы берем у него. Деньги, власть, влияние, земли, приходы, сигареты без акциза. А у кого берем, тому и служим. Ибо разве Бог дал нам это все? Нет, это все дал нам кесарь. И вот мы кесарю кланяемся, и кесарю осанну поем, а Божьим именем только срам прикрываем. И молимся дьяволу, и мамона славим, а говорим, что именем Христовым имеем… И разве народ не видит этого? Все это видит народ. И вместо уважения проникается он презрением и ненавистью. И не видит уже греха в том, чтобы убить монаха, как и монах не видит греха в том, чтобы убить мирянина…
Эрос (возмутившись). Окстись, отец диакон!! В мозгу у тебя темно! Где это видано, чтобы монахи мирян убивали?
Диакон. А где это видано, чтобы не убивали?
Эрос (Ефросинье). Звони в «Скорую», мать! Пусть машину пришлют.
Диакон. Погодите, отец Эро́с, с машинами! Я не о физической смерти говорю – о духовном убиении. Епископы церкви дерзают воплощать образ Христа на земле. Чей же образ в них на самом деле – вот вопрос? Чему они паству учат – брильянтами осыпаться, да в храме торговать? Неудивительно, что с такими пастырями в разврат ушел и простой православный. Ибо, что можно монаху, почему нельзя мирянину? Так думают они. А ведь мы, слуги Божии, соль земли… И если соль эта потеряла силу, что сделает ее снова соленой? Итак, кто мы теперь и кому служим? Богу ли единому или епископам, кои воплощают собой не Христа торжествующего, но хвостатого и копытного рогоносца?
Эро́с и Ефросинья молчат.
Диакон. Что же вы молчите, отец Эро́с?
Эрос. А что говорить? Ты ведь сам все уже и сказал.
Диакон. Ну и… какой будет ваш вывод?
Эрос. А никакого, отец диакон.
Диакон (упавшим голосом). Не убедил, значит?
Эрос. Почему не убедил? Очень все это натурально. Да я и сам грешным делом о том же подумывал. Без твоего размаху, конечно…
Диакон. Издеваетесь, отче?
Эрос. Нет, я серьезно. Все это верно. Вот только выхода никакого нет. Это ведь все не вчера началось. И не сто лет назад. Две тысячи лет уж прошло, как Христос выгнал торговцев из храма, а они все тут. Личины разные надевают, облачения, а суть все та же. (Кричит.) Нету, отец диакон, у нас второго Христа, чтобы выгнать их снова! Не появился! (После паузы, жалобно.) Тем более, согласно британским ученым, и не выгонял он их из храма вовсе.
Пауза.
Диакон. Может, конечно, и не выгонял. Но ведь и не приглашал же!
Эрос (устало). Что же ты от меня хочешь?
Диакон. Чтобы вы истину узрели. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными…»
Эрос. Ну, вот познал я твою истину – что дальше делать?
Диакон. Во-первых, в космос не лететь.
Эрос. Ох уж, этот космос… Чувствую, отправят меня туда хладным трупом. Пусть так, не лечу я в космос – что дальше?
Диакон. Чего же вам еще-то?
Эрос (саркастически). В самом деле – чего еще? Жизнь прошла не зря. Как помру, напишут о старце Эро́се, коего величайший подвиг состоял в том, что он в космос не полетел. Так, выходит?
Диакон. Не понимаю я сарказма вашего, отец настоятель.
Эрос. Не сарказм это… А печаль. Нет у нас с тобой выбора – лететь или не лететь. Отец Василиск обещал, что, коли не полечу, возбудит дело по террористической части. А он не то что мы. Он свое слово держит. Ты готов остаток жизни в тюрьме провести?.. И я не готов. Так что сделать мы ничего не можем, только покориться.
Диакон (горячо). Так я ведь с чем пришел, отец Эро́с? Я именно с тем и пришел, чтобы не покоряться, а сделать.
Эрос. Что же ты еще хочешь сделать? Опять ракету взорвать или чего похуже?
Диакон. Лучше, отец настоятель. Гораздо лучше.
Ефросинья (крестится). Ох, Матерь Божья! Еще лучше…
Диакон. Я вот что думаю. Можно, конечно в раскол уйти. Но это дело ненадежное: раскольников мало и авторитет у них невысок. Так что предлагаю… переворот устроить!
Ефросинья. Переворот?!
Диакон. Переворот. Отец Василиск – злодей, но хитёр, мудёр. Правду он сказал: нужно вам самому стать Святейшим. И запретить и космос богопротивный, и все в него полеты!
Ефросинья. А с космонавтами что же делать?
Диакон. А космонавтов… на велосипеды пересадим. Пусть электричество вырабатывают. Для нужд народного хозяйства!
Эрос. Ох, отец диакон, мне стоять с тобой рядом страшно, не то, что слушать тебя. Ведь это революция!
Диакон (в восторге). Истинно, отец Эрос, революция!
Эрос (поражен). Да знаешь ли ты, кто был первым революционером? (После паузы.) Сатана!
Диакон. Отец Эрос, да ведь наша революция не против Бога! Наша революция как раз против Сатаны. Против лжи и обмана идем!
Эрос (помолчав, мрачно). Победа добра над разумом, значит?
Ефросинья. Постой, отец диакон… не пойму, что ты говоришь? Как же это батюшка Святейшим станет? Он ведь и не монах даже.
Диакон. В этом и есть революция! Такой авторитет заработать, чтобы мимо монашества в патриархи выйти.
Ефросинья. Откуда же такой авторитет взять? По воде, яко посуху, ходить?
Диакон. Не по воде, матушка. Водой нынче никого не удивишь.
Ефросинья. А что же?
Диакон (радостно). В космос надо лететь!
Ефросинья и Эро́с молча смотрят друг на друга.
Эрос. Это ты мне что предлагаешь? Чтобы в космос не лететь, полететь-таки в космос?
Диакон. Батюшка, так это же совсем другое. Там вас для надругательства посылали, а тут вы своею волей.
Эрос. Да разница-то какая?!
Диакон. Да такая, что как слетаете – вот вам и авторитет. Вы же там с Богом встретиться сможете… Ну, не с Богом, так со ангелами или со святыми. Кому, как не вам тогда патриархом быть? А станете патриархом, так сразу космос и запретите. Чтобы не было больше соблазна и беснования…
Эрос (Ефросинье). Ты видишь, матушка? Предлагают в беснование впасть, чтобы беснование пресечь.
Диакон. Да ведь это всегда так бывает! Доброе дело с чистыми руками не делается…
Эрос. Ты очумел, диакон? А житие Господа нашего, Иисуса Христа? Или оно тоже беснованием было?!
Диакон. Ну, так то Господь… А среди людей, как начнешь за истину бороться, чего только не наворотишь.
Эрос. Значит, предлагаешь интригу закрутить?
Диакон. А хоть бы и интригу, отче! Ради доброго дела – почему не закрутить?
Эрос думает.
Эрос (Ефросинье). Ну, что скажешь, мать? Дело доброе, дело правое, дело святое…
Ефросинья. Господи, да ведь это ересь! А если узнают?
Диакон. Да кто же узнает? От кого?
Эрос. И впрямь, от кого узнают? Ты, матушка, не донесешь. У меня кровный в этом интерес. А отец диакон сам это предложил. Его, случись чего, первым на осину вздернут, яко Иуду.
Диакон. Да вы что, отец настоятель? Я ведь от чистого сердца. Какая осина? Какой еще иуда?
Эрос (громко). А ты это у него спроси.
Диакон (опешив). У кого – у него?
Эрос. У того, кто за дверью стоит.
Все смотрят на дверь. Спустя секунду она открывается, входит отец секретарь. Теперь он в монашеском облачении.
Секретарь. Браво, отец Эро́с, вот что значит интуиция. Да, все верно, я уже тут. Ибо сказано: где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я среди них. (Диакону.) А тебя отец диакон, я бы во МХАТ играть не взял. В кои-то веки надо убедительным быть – и то не смог.
Ефросинья. Вот уж, подлинно Иуда!
Диакон (падая на колени перед Эро́сом). Прости, отче, во всех грехах повинен перед тобой!
Эрос. Что ты, отец диакон, подымись!
Диакон (стоя на коленях, покаянно). Каюсь! Не выдержал. (Смотрит на секретаря с ненавистью.) Сломал он меня, проклятый. Ходил за мной тенью смертной, страшные слова говорил, ни днем, ни ночью не отпускал. Сколько мог, я держался, а потом уж раз – и словно хребет переломился. (Смотрит на Ефросинью.) И главное, матушка, легко так стало. Когда живешь, во грехах погряз, но борешься – трудно. А тут вот – раз, и легко стало. Словно нет ни бога, ни дьявола, ни ада и ни рая. И есть только здесь и сейчас. И это здесь только от тебя зависит – верное ли решение примешь.
