Ментиков. Здравствуйте, Георгий Дмитриевич.
Мгновенная пауза.
Георгий Дмитриевич. Здравствуйте.
Ментиков. Как изволили доехать?
Георгий Дмитриевич. Благодарю, хорошо.
Молчание.
Ментиков. Слушаете?
Георгий Дмитриевич. Да.
Ментиков. Я также очень люблю музыку. Прекрасно играет Екатерина Ивановна. Кажется, Екатерина Ивановна была в консерватории.
Георгий Дмитриевич. Нет.
Ментиков. Ах, значит, я ошибся.
Молчание. Ментиков достает портсигар.
Папиросочку не хотите, Георгий Дмитриевич? — у меня свои.
Молчание.
Георгий Дмитриевич. Давайте.
Оба молчат. Курят и слушают.
Занавес
Мастерская Коромыслова. В большое, во всю стену, окно видны крышы города, покрытые снегом, вдали сквозь дым и легкий низкий туман тускло блестит купол Исаакия — морозный день погож и ясен.
Много дорогих материй, яркими цветными пятнами разбросанных по мебели и стенам; красивая мебель разных стилей, широкие диваны, высокое зеркало-трюмо с раздвижными боковинками.
Просторно, щедро, красиво — здесь ничего не берегут и пользуются мгновением. Коpомыслов пишет портрет Лизы: последняя в летнем платье, похожем на то, что в деревне, но сама на ту не похожа: стала старше, красивее, тоньше, но и печальнее. Сейчас своей позой и манерой держать руки Лизочка напоминает сестру, Екатерину Ивановну.
Коромыслов. Поверните голову. Да будьте повеселей, Лизок.
Лиза (поворачивая голову). Так? Коромыслов. Так. Еще немного. Так.
Молчание.
Вы не устали?
Лиза. Пока еще нет. Вам надо торопиться, скоро смеркнется. У вас ужасно рано темнеет.
Коромыслов. Да уж! Давайте болтать, Лизок. Лизок, вы помните то лето, когда я у вас жил!
Лиза. Ах, миленький, не вспоминайте.
Коромыслов. Почему не вспоминать?
Лиза. Ах, миленький, не надо. Тогда я была влюблена в вас.
Коромыслов. Что же тут плохого? Я тоже был влюблен.
Лиза. Жалко.
Коромыслов. Чего жалко?
Лиза. Что теперь не влюблена.
Коромыслов. А почему?
Лиза. Что почему?
Коромыслов. Почему теперь не влюблена?
Лиза. Вы не моего романа.
Коромыслов. А, черт! — белил нет. Отдохните, Лизок. Вам не холодно, а то платок можно? — я сейчас буду готов.
Лиза. Нет, не холодно. А у вас и платок для дам есть?
Коромыслов. Все есть. Эх, голубчик, как глупо, что я тогда не стал вас писать, теперь не вызовешь того, нет, пропало!
Лиза. Ну, вы не виноваты: кто ж знал, что мы два года не увидимся и я успею состариться.
Коромыслов. Состариться? (Смеется.) Нет, Лизок, не в этом дело и даже не в том, что я состарился… Постойте-ка, смотрите на меня так… так!.. нет… Теперь вы, пожалуй, лучше стали, но… Вам, Лизок, не жалко будет, если я этот портрет брошу и начну новый?
Лиза. Это вам должно быть жалко, а не мне: вы работали, а мне все равно, где сидеть.
Коромыслов. Так, так… я соображаю… все равно, где сидеть?
Лиза. Конечно. Значит, можно встать?
Коромыслов. Нет, посидите еще минутку… да, да. Левее немного, так. А вы можете засмеяться, Лизок, если, например, один клоун даст другому по роже?
Лиза (смеется). Могу. Мне сейчас грустно оттого, что Алеша уехал от нас куда-то в меблированные комнаты. И я сейчас в его комнате живу, знаете?
Коромыслов. Нет, не знаю.
Лиза. А отчего вы так давно у нас не были? — с вами все-таки веселее. Оттого ничего и не знаете, что не бываете.
Коромыслов. Разве давно?
Лиза. Очень давно. Горя удивляется и меня спрашивает, а я сама не знаю. Вообще, вы какой-то таинственный, и на все у вас есть какая-то отговорка. Вы только кажетесь прямым, а на самом деле никогда прямо не говорите — правда?
Коромыслов. Правда, Лизок, вы умница. А почему уехал Алексей?
Лиза. То-то, что неизвестно: он говорит, да я ему не верю. Ах, как мне надоела вся эта таинственность, никто не смотрит прямо, а все в сторону, и такая скука!
Коромыслов. Это вы верно, Лизок, все в сторону. А в театре не бываете?
Лиза. Нет.
Коромыслов. Отчего так резко?
Лиза. Оттого, что надоело. Господи, каждый день посылают в театр и все еще спрашивают: вы в театре бываете? Ну, какое вам дело до того, бываю я в театре или нет? а тоже спрашиваете. И я знаю, почему это: как только что-нибудь нужно от меня скрыть, так меня посылают в театр. И мама, глупая, об этом же в письмах спрашивает — не знает, для чего у них тут театр!
Коромыслов. Одним словом, вижу, что нам нужно разговаривать серьезно, Лизок.
Лиза. Да пора уж!
Коромыслов. Ну, бросим, ничего не поделаешь. Жалко, жалко… (Немного отставляет мольберт и смотрит. Лиза, повернув головку, также). Так-то, Лизочка: были вы и прошли, и уж вновь не будете той…
Лиза. Где ты, юность знойная, ручка моя белая, ножка моя стройная…
Коромыслов. Вот именно! А если я опять влюблюсь в вас?
Лиза. Не цветут дважды розы на Патмосе!.. Ах, миленький, все это глупости: любовь и прочее. Можно мне потянуться? (Поднявшись на носки, не сгибая колен и откинув руки, проходит по мастерской, потягивается.) Ну, теперь серьезно.
Коромыслов. Так вот: почему уехал Алеша? Может быть, ему действительно необходимо заниматься или… постойте, а не влюбился ли он в вас?
Лиза. Вы опять про любовь?
Коромыслов. Я серьезно.
Лиза. Ну, конечно же, нет! Мы с ним жили душа в душу. Послушайте, Павел Алексеич, вы только никому не говорите: кажется, у них что-то произошло с Катей.
Коромыслов (изумленно). С Екатериной Ивановной? Что же, поссорились?
Лиза. Не знаю. Только что-то есть: он в последнее время избегал ее и вообще старался уходить из дому, и она просит его остаться, а он уходит.
Коромыслов. Гм! А Георгий?
Лиза. Что Георгий? Я не понимаю.
Коромыслов. Нет, ничего. Так просто спросил.
Лиза. Павел Алексеич, ведь и вы избегаете бывать у нас — отчего это? Отчего сестра Катя стала такая?
Коромыслов. Какая?
Лиза (тихо). Ведь вы же знаете.
Молчание.
Коромыслов. А я все-таки дам платок: тут холодно. (Заботливо кутает в платок.)
Лиза. Какая красивая шаль! Красное ко мне идет, в красном я похожа на испанку. Вам сколько лет, Павел Алексеич?
Коромыслов. А что? Много.
Лиза. Молодой ни за что не позаботился бы дать платок, хоть тут издохни.
Коромыслов тихо смеется и целует руку у Лизочки.
Коромыслов. И пальчики холодные. И, знаете что, Лизочка: давайте-ка с вами ничего не говорить о Екатерине Ивановне. Да, да! Вы уже не девочка, и обманывать вас театром и вообще как-нибудь я не хочу, да, пожалуй, и не обманешь уже… а говорить всю правду тоже не стоит. Может быть, оно и рано, а то еще как-нибудь не так скажешь… нет, не стоит. Когда нужно будет, сами увидите.
Лиза. Разве так страшно?
Коромыслов. Ну, не думаю, чтобы так страшно, а не стоит. Посмотрите-ка, как Исаакий блестит!
Лиза. А вы не знаете, что она подводит себе глаза и… румянится?
Коромыслов. Знаю. Это многие дамы делают.
Лиза. Отчего она стала такая? Павел Алексеич, отчего она стала такая? Мне страшно.
Молчание. Коромыслов ходит.
Если бы вы знали, какая у нас в доме тоска! Все смеются, когда ничего нет смешного, разговаривают, у Гори с утра до ночи народ, и подумаешь: вот как весело живут люди. А по правде, такая тоска, что утром с постели вставать не хочется. Начнешь одеваться, а потом вдруг подумаешь: а зачем? Стоит ли?
Коромыслов. И давно так?
Лиза. Не знаю, должно быть, все время. Я, когда осенью ехала сюда, так вагон толкала ногами, чтобы поскорее, а теперь думаю: дура ты, дура деревенская, куда стремилась? Да уж теперь назад не поедешь — раз приехала, так сиди.
Коромыслов. Ну, а Георгий?
Лиза. Ну и он тоже, не лучше других. Сам седой, сам мрачный, а нет, чтобы сказать прямо и честно, по душе — нет, тоже смеется и посылает в театр. И… ну, уж все равно: я скоро и Богу перестану молиться… я Георгия теперь не уважаю.
