Василиса. А сколько туда ходу?
Баба-яга. Не менее году.
Федор и Егорушка вскрикивают горестно.
Василиса. Обманываешь ты!
Медведь. Нет, не обманывает. Вот радость-то! (Хохочет.) Вот горе-то! (Плачет.)
Василиса. Что с тобой?
Медведь. Успокоюсь – расскажу.
Баба-яга. Иди, иди, Василиса. Не теряй времени.
Василиса. Мы и тебя захватим.
Баба-яга. Избушка на курьих ножках через чащу не проберется. А выпускать меня – как можно! Ускользну! Нет, уж придется вам одним шагать. Год туда – год обратно, а за два года мало ли что может приключиться. Может, все еще по-моему повернется! Иди, иди, чего ждать-то!
Василиса. Постой, дай с друзьями посоветоваться.
Отходит в сторону со всеми своими друзьями.
Что с тобой, Миша, делается? Почему ты то смеешься, то плачешь?
Медведь. Ха-ха-ха! Ох-ох-ох! Вот оно наше спасение, тут, возле, а не ухватишь.
Василиса. Почему?
Медведь. Василиса, родимая, слушай. Сейчас я, ха-ха, расскажу, ох-ох, все по порядку. Помнишь, я говорил тебе, что моего деда Змей Горыныч просто так, для смеху, взял да и опалил огнем?
Василиса. Помню, Мишенька.
Медведь. Когда приключилась у нас эта беда, отец мой, Потап Михайлович, кубарем в пещеру. К живой воде. И домой со всех ног. Мы тогда недалеко от пещеры этой жили. Ха-ха-ха, ох-ох-ох!
Иванушка. Да рассказывай ты, не томи душу!
Медведь. Возвращается он с ведром живой воды. Горе, горе! Лежит старик и не дышит. Вокруг родня плачет. Лес насупился, как осенью. Обрызгали деда живой водой – что за чудеса: шерсть опаленная закурчавилась, как новая, старое сердце забилось, как молодое, встал дед и чихнул, а весь лес ему: на здоровье. Ха-ха-ха! Ой-ой-ой!
Шарик. Да не плачь ты, хозяин, а то и я завою.
Василиса. Рассказывай дальше.
Медведь. И остался у меня с тех пор целый кувшин живой воды! Ха-ха-ха!
Василиса. Где же кувшин-то?
Медведь. В сундучке моем, ха-ха-ха!
Василиса. А сундучок где?
Медведь. У Бабы-яги в избушке. Она его под печкой держит. Чтобы я не уволился без спросу. Ох-ох-ох!
Василиса. Придется отпереть замок-то!
Котофей. Нельзя. Ускользнет мышка наша из своей мышеловки. Мы иначе сделаем. Я прыгну тихонько на крышу да по трубе печной – в избу. Да и добуду все, что требуется.
Медведь. Почует она!
Шарик. Ничего. Я ее раздразню, и она ничего не услышит.
Кот исчезает. Шарик бежит к избе.
Баба-яга! Ты хвастала, будто по-собачьи понимаешь?
Баба-яга. А конечно, понимаю. Для того чтобы ссориться, нет лучшего языка, чем собачий. А я, мушка, люблю ссориться!
Шарик. Гау, гау, гау! Скажи, что это значит?
Баба-яга. А это значит: сюда, охотник, белка на сосне.
Шарик. Смотри, и вправду понимает. А это? (Лает.)
Баба-яга. Поди сюда, я тебе хвост оторву.
Шарик. А это? (Лает.)
Баба-яга. Ах ты, дерзкий пес!
Шарик. Не поняла?
Баба-яга. Ты посмел мне сказать, что я любого голубя добрее? Так вот же тебе за это! (Лает.)
Шарик отвечает ей тем же. Некоторое время они лают яростно друг на друга, как псы, которые вот-вот подерутся.
(Внезапно обрывает лай.) Караул, грабят! (Исчезает.)
В избе мяуканье, фырканье, вопли, потом полная тишина.
Шарик. Воу, воу! Погиб наш котик! Воу!
Иванушка. Мне надо было бы полезть.
Медведь. Да разве ты в трубу пробрался бы? Это я, окаянный, во всем виноват. Зачем я живую воду в сундучке держал.
Федор. А мы-то стоим и с места двинуться не можем.
Шарик. Воу, воу! Уж так я ругал ее обидно, ангелом называл – и то не помогло. Воу, воу!
Василиса. Да погодите, может быть, он еще и жив и здоров. Кс-кс-кс.
Молчание.
Иванушка. Бедный котик!
Василиса. Постойте, погодите! Я забыла, что он даже не понимает, что такое кс-кс-кс. Кот строгий. Котофей Иванович!
Голос с крыши: «Мур!»
Медведь. Жив!
Шарик. Что же ты не идешь, сердце мне надрываешь?
Котофей (издали). Вылизываюсь. В саже вымазался.
Медведь. А мы думали, что ты погиб.
Котофей (издали). Нет, она меня было цапнула за хвост, да я отбился. (Прыгает с крыши, в лапах большой кувшин.)
Василиса. Этот кувшин, Миша?
Медведь. Он самый!
Баба-яга (в окно). Выдохлась вода, выдохлась, выдохлась!
Егорушка. Мама!
Василиса. А ну-ка, отойдите в сторонку, друзья.
Все отходят в сторону. Василиса подходит к кленам. Кувшин тщательно перевязан и закупорен круглым дубовым бруском. Когда Василиса вынимает брусок, из кувшина поднимается синее пламя.
Баба-яга. Горе какое, не выдохлась.
Василиса брызжет живой водой на клены. И тотчас же они исчезают в синеватом тумане. Глухо-глухо, как из-под земли, звучит музыка. Но вот она становится все явственнее, все веселее. Туман рассеивается. Клены исчезли.
На поляне стоят два мальчика одного роста, они похожи друг на друга и на Иванушку. Они оглядываются растерянно, как будто только что проснулись, и вдруг замечают Василису. Они вскрикивают: «Мама!»
Василиса (обнимает их). Мальчики мои, мальчики!
Котофей. Радуйтесь, радуйтесь, теперь вас никто не посмеет тронуть.
Егорушка. Иванушка!
Федор. Братец! (Обнимает брата.)
Василиса. Дети мои, дети! Какими пропали, такими и нашлись! И на денек старше не стали!
Федор. Мама, мы больше не будем!
Егорушка. Мы теперь будем расти не по дням, а по часам!
Федор. Мама, идем, идем. Мы столько стояли на этой поляне…
Егорушка. Что ноги больше стоять не хотят. Прощайте, деревья друзья, не обижайтесь, нам домой пора.
Деревья (шелестят негромко, но явственно). Прощайте, прощайте, братцы клены! Не обижайте нас! Не забывайте, что мы живые. Не разучитесь говорить по-нашему, когда домой вернетесь.
Федор. Никогда не разучимся!
Баба-яга. Кончится ли это безобразие! Стоят и радуются у меня на глазах! Знаете, кажется, что я терпеть не могу, когда люди радуются. Отпустите меня сейчас же!
Василиса. Никогда! Мы пойдем домой и тебя захватим. И дома всем миром решим, что с тобой делать.
Баба-яга. Отпусти, я тебе все свое золото отдам!
Василиса. Не отпущу! Давайте руки, друзья.
Все подают друг другу руки.
Вперед! Курьи ножки, за мной!
Идут, избушка – следом.
Котофей. Вот и сказке нашей конец, а кто нас понял, тот молодец!
Занавес.
