Антология - Русский романс

Тяжело, не стало силы,
      Ноет грудь моя;
Злое горе до могилы
      Дотащу ли я?

На покой пора печали,
      Время спать костям;
Душу страсти разорвали,
      Время спать страстям.

А далеко ли? У гроба
      Отдохнул бы я;
Отдохнули бы мы оба —
      Я да грусть моя.

Поиграли бедной волею
      Без любви и жалости,
Повстречались с новой долею —
      Надоели шалости.

А пока над ним шутили вы,
      Сердце к вам просилося;
Отшутили, разлюбили вы —
      А оно разбилося.

И слезами над подушкою
      Разлилось, распалося…
Вот что с бедною игрушкою,
      Вот что с сердцем сталося.

Закинув плащ, с гитарой под рукою,
К ее окну пойдем в тиши ночной,
И там прервем мы песнью молодою
Роскошный сон красавицы младой.
Но не страшись, пленительная дева,
Не возмутим твоих мы светлых снов
Неистовством бурсацкого напева
Иль повестью студенческих грехов.

Нет, мы поем и тихо и смиренно
Лишь для того, чтоб слышала нас ты,
И наша песнь — как фимиам священный
Пред алтарем богини красоты.
Звезда души! Богиня молодая!
Нас осветил огонь твоих очей,
И голос наш, на сердце замирая,
Любви земной не выразит речей.

Мы здесь поем во тьме весенней ночи;
Ты ж, пробудясь от шума голосов,
Сомкнешь опять мечтательные очи,
Не расслыхав воззванья бурсаков;
Но нет… душой услышав серенаду,
Стыдясь во сне… ты песнь любви поймешь
И нехотя ночным певцам в награду
Их имена впросонках назовешь.

Ночь темна, на небе тучи,
        Белый снег кругом,
И разлит мороз трескучий
        В воздухе ночном.

Вдоль по улице широкой
        Избы мужиков.
Ходит сторож одинокий,
        Слышен скрип шагов.

Зябнет сторож; вьюга смело
        Злится вкруг него;
На морозе побелела
        Борода его.

Скучно! радость изменила,
        Скучно одному;
Песнь его звучит уныло
        Сквозь метель и тьму.

Ходит он в ночи безлунной,
        Бела утра ждет
И в края доски чугунной
        С тайной грустью бьет.

И, качаясь, завывает
        Звонкая доска…
Пуще сердце замирает,
        Тяжелей тоска.

Над морем позднею порой
      Еще лучи блестели,
А мы близ хижины с тобой
      В безмолвии сидели.
Туман вставал, росла волна,
      И чайка пролетала,
А у тебя, любви полна,
      Из глаз слеза упала.
Катилась по руке твоей —
      И на колени пал я,
И медленно с руки твоей
      Твою слезу спивал я.
С тех пор сгораю телом я,
      Душа в тоске изныла —
Ах, эта женщина меня
      Слезою отравила.

Тускло месяц дальный
Светит сквозь тумана,
И лежит печально
Снежная поляна.

Белые с морозу
Вдоль пути рядами
Тянутся березы
С голыми сучками.

Тройка мчится лихо,
Колокольчик звонок;
Напевает тихо
Мой ямщик спросонок.

Я в кибитке валкой
Еду да тоскую:
Скучно мне да жалко
Сторону родную,

Небо в час дозора
Обходя, луна
Светит сквозь узора
Мерзлого окна.

Вечер зимний длится;
Дедушка в избе
На печи ложится
И уж спит себе.

Помоляся богу,
Улеглася мать;
Дети понемногу
Стали засыпать.

Только за работой
Молодая дочь
Борется с дремотой
Во всю долгу ночь.

И лучина бледно
Перед ней горит.
Все в избушке бедной
Тишиной томит;

Лишь звучит докучно
Болтовня одна
Прялки однозвучной
Да веретена.

Ночь темна. Лови минуты!
Но стена тюрьмы крепка,
У ворот ее замкнуты
Два железные замка.
Чуть дрожит вдоль коридора
Огонек сторожевой,
И звенит о шпору шпорой,
Жить скучая, часовой.

«Часовой!» — «Что, барин, надо?»
— «Притворись, что ты заснул:
Мимо б я, да за ограду
Тенью быстрою мелькнул!
Край родной повидеть нужно
Да жену поцеловать,
И пойду под шелест дружный
В лес зеленый умирать!..»

— «Рад помочь! Куда ни шло бы! —
Божья тварь, чай, тож и я, —
Пуля, барин, ничего бы,
Да боюся батожья!
Поседел под шум военный…
А сквозь полк как проведут —
Только ком окровавленный
На тележке увезут!»

Шепот смолк… Все тихо снова…
Где-то бог подаст приют?
То ль схоронят здесь живого?
То ль на каторгу ушлют?.
Будет вечно цепь надета,
Да начальство станет бить…
Ни ножа! ни пистолета!..
И конца нет, сколько жить!..

Чего хочу?.. Чего?.. O! так желаний много,
        Так к выходу их силе нужен путь,
Что кажется порой — их внутренней тревогой
        Сожжется мозг и разорвется грудь.
Чего хочу? Всего со всею полнотою!
        Я жажду знать, и подвигов хочу,
Еще хочу любить с безумною тоскою,
        Весь трепет жизни чувствовать хочу!
А втайне чувствую, что все желанья тщетны,
        И жизнь скупа, и внутренно я хил,
Мои стремления замолкнут безответны,
        В попытках я запас растрачу сил.
Я сам себе кажусь подавленным страданьем,
        Каким-то жалким, маленьким глупцом,
Среди безбрежности затерянным созданьем,
        Томящимся в брожении пустом…
Дух вечности обнять за раз не в нашей доле,
        А чашу жизни пьем мы по глоткам,
О том, что выпито, мы все жалеем боле,
        Пустое дно все больше видно нам;
И с каждым днем душе тяжеле устарелость,
        Больнее помнить и страшней желать,
И кажется, что жить — отчаянная смелость;
        Но биться пульс не может перестать,
И дальше я живу в стремленье безотрадном,
        И жизни крест беру я на себя,
И весь душевный жар несу в движенье жадном,
        За мигом миг хватая и губя.
И все хочу!.. Чего?.. О! так желаний много,
        Так к выходу их силе нужен путь,
Что кажется порой — их внутренней тревогой
        Сожжется мозг и разорвется грудь.

      «Дитятко! милость господня с тобою!
Что ты не спишь до полночи глухой?
Дай я тебя хоть шубенкой прикрою,
Весь ты дрожишь, а горячий какой!..»

      «Мама! гляди-ка — отец-то, ей-богу,
С розгой стоит и стучится в окно…»
«Полно! отец твоей уехал в дорогу.
Полно! отец твой нас бросил давно».

      «Мама! а видишь — вон черная кошка
Злыми глазами косится на нас?..»
«Полно же ты, моя милая крошка,
Кошка издохла — вот месяц как раз».

      «Мама! а видишь — вон бабушка злая
Пальцем грозится тебе из угла…»
«Полно же — с нами будь сила святая!
Бабушка с год уж у нас умерла».

      «Мама! гляди-ка — все свечи да свечи,
Так вот в глазах и блестит и блестит…»
«Полно, родимый, какие тут свечи,
Сальный огарок последний горит».

      «Мама!.. темнеет!.. мне душно, мне душно!
Мама!» — «Тс!.. спит. А огарок погас…
До свету долго, и страшно и скучно!..
Крестная сила, помилуй ты нас!»