LXVII
Зачем живёт в греховном мире он
и придаёт безверью благодать?
Или порокам нужен компаньон,
чтоб он их мог собою украшать?
Зачем искусства мёртвая рука
уродует живой оригинал?
Зачем ей тень фальшивого цветка,
когда цветок природный не увял?
Зачем живёт он, если для ланит
ни капли крови у Природы нет?
Гордясь другими, на его профит
она содержит скудный свой бюджет.
Ей нужен друг мой, чтобы знали все,
каким был этот мир во всей красе.
В нём виден образ прежней красоты,
что и растёт, и вянет, как цветник,
не смея украшать свои черты,
как юности ублюдочный двойник.
Тогда с покойниц не срезали кос,
чтобы потом, на головах чужих
вновь оживало золото волос,
сверканьем мёртвым радуя живых.
В том неподдельном образе видны:
святая первозданность прошлых лет,
расцвет своей — не краденой — весны,
в которой нету старости примет.
Образчик красоты былых времён
назло Искусству Жизнью сохранён.
В достоинствах твоих, что на виду,
и строгий ум пробела б не сыскал.
Заставил голос правды и вражду
тебя венчать обилием похвал.
Но незавидны эти словеса
про внешний вид, — и той же правды глас
хвалебные заглушит голоса,
узнав о том, чего не видит глаз.
Кто мерит красоту души твоей
по действиям твоим, совсем не рад,
что твой бурьян растёт цветов пышней,
в их запахи подмешивая смрад.
Поскольку он с тобой несовместим,
своей земли не доверяй другим.
Тебя порочат — не виновен ты:
прекрасное клянут со всех сторон;
что красоте узоры клеветы,
то поднебесью — карканье ворон.
Злословье подтвердит, что ты здоров,
но станешь крепче, даже согрешив;
червяк живёт средь нежных лепестков,
но чист и свеж весны твоей порыв.
Ты не попался смолоду в капкан,
не сдался или сам разбил врагов,
обманут не был, не вводил в обман,
но не смирил завистных болтунов.
Не будь сомненья на лице твоём,
в стране сердец ты стал бы королём.
Когда я выйду из земных оков,
поплачь, пока не скажет скорбный звон,
что я, покинув мерзкий из миров,
в мерзейший мир червей переселён.
Не вспоминай при виде этих строк
их автора, что из души твоей,
любовь моя, исчез бы, если б мог
забрать с собою груз твоих скорбей.
А если вспомнишь о моих стихах,
когда суглинку стану я сродни,
не беспокой словами бедный прах —
свою любовь со мной похорони.
Но не стенай, иначе вся страна
поднимет на смех наши имена.
Чтоб не спросили, почему тобой
я — даже мёртвый — всё ещё любим,
забудь меня, поскольку никакой
любви не стоил, будучи живым.
Фальшивой добродетели венки
и мишуру хвалебного словца
не вешай нищей правде вопреки
на мнимые заслуги мертвеца.
Чтоб не посмели обвинять во лжи
твою любовь за отзыв обо мне,
моё ты имя гробу откажи
с останками моими наравне.
Позор мой — принадлежность к шутовству,
а твой — любовь к пустому существу.
В такой поре меня находишь ты,
когда листвы на зябнущих ветвях
почти не видно, клиросы пусты,
где прежде раздавалось пенье птах.
Во мне ты видишь отгоревший день,
зашедшего светила полусон,
когда не смерть, но траурная тень
клеймом покоя метит небосклон.
Во мне ты видишь тлеющий костёр,
который в пепле юности зачах,
а то, чем жил огонь до этих пор,
в полуостывший превратилось прах.
Вот почему ты нежностью объят
к тому, кто свой предчувствует закат.
Но не грусти. Когда меня возьмёт
темница без отсрочки по суду,
моя душа на твой поступит счёт,
составив строчек этих череду.
И ты, строфу читая за строфой,
во мне увидишь истинную часть:
мой дух навек останется с тобой,
мой прах во прахе должен запропасть.
Утратишь ты с кончиною моей
червей добычу, бытия отброс,
кинжала малодушного трофей,
не стоящий ни памяти, ни слёз.
Все ценности мои — в моих стихах,
они в тебе, с тобой, в твоих руках…
Живущим — пища, ливни — целине,
а ты мечтам моим необходим.
Чтоб мирно жил ты, я живу в войне,
как старый скряга с золотом своим.
То я горжусь, то ужасом объят,
что украдёт богатство юный вор,
то я тебя тайком увидеть рад,
то на всеобщий выставить обзор.
Порой насытясь обликом твоим,
изголодавшись по нему порой,
владеть мечтаю счастьем, но таким,
что будет мне даровано тобой.
То я пресыщен, то убит постом,
то на пиру, то за пустым столом.
Зачем мой слог чурается прикрас
и от последних изысков далёк?
Зачем я вслед за всеми не припас
манеры свежей, прихотливых строк?
Зачем воображенья скромный плод
спешу одеть в известный всем наряд,
чтоб выдали слова, откуда род
они ведут, кому принадлежат?
Всё потому, что ремесло моё
тебе, любовь моя, посвящено;
я лучшие слова ряжу в тряпьё
и тем живу, что прожито давно.
Любовь нова, как солнце, и стара
и молвит нынче то же, что вчера.
Ты по часам узнаешь бег минут,
по зеркалу — утрату красоты,
а в книжице своей найдёшь приют,
с умом заполнив чистые листы.
Как склепы ненасытные, глядят
морщины в честном зеркале твоём;
и от тебя не скроет циферблат,
как Время в вечность прячется тайком.
Что не удержит память, запиши
на белой глади книжки записной,
и мысль твоя, дитя твоей души,
повторно познакомится с тобой.
Приходят мысли — ты пером скрипишь:
и книге польза, и тебе барыш.
Ты Музой был моею, ты порой
едва ли не водил моим пером,
но нынче, вдохновлённые тобой,
иные перья славятся стихом.
Я — неуч, но летаю и без крыл;
немой — пою от взора твоего,
но ты же и крылатых оперил,
им подарив двойное торжество.
Но только мною ты б гордиться мог,
ты, вдохновитель всех моих стихов;
другим же ты латал дырявый слог,
свой блеск отдав палитре блёклых слов.
Ты — творчество моё, и твой урок
отсталости моей пришёлся впрок.
Пока один я звал тебя в стихах,
они одни в твоих лучах цвели.
Теперь мой слог изысканный зачах,
поскольку Муза от меня вдали.
Родильной муки лучшего пера
достоин ты, но в честь твою сонет
украшен тем, что у тебя вчера
украл и нынче возвратил поэт.
И внешний вид, и образ жизни твой
похитил и пустил он в оборот,
восславив добродетель с красотой, —
всё, что в тебе, любовь моя, живёт.
Но не в чести поэт: по всем счетам,
долги ему простив, ты платишь сам.
Мне больно сочинять тебе сонет
и знать, какой великою душой
так мощно ты хвалим, что я в ответ
немею, прославляя образ твой.
Но, словно море, качества твои,
где шлюпки не мешают клиперам,
где, удалившись от чужой ладьи,
челнок мой мчится по твоим волнам.
Держи меня вблизи прибрежных вод,
пока на глубину плывёт чужак,
не то пойдёт ко дну мой хрупкий бот,
а тот корабль поднимет гордый флаг.
А если в море выйти я не смог,
то на любви разбился мой челнок.
Я помяну тебя иль ты меня,
но смерть не вынет памяти твоей
из этих строк, в забвенье хороня
все до единой чёрточки моей.
Ты будешь к вечной жизни приобщён,
а я навек отправлюсь в мир теней,
в простом гробу вкушая смертный сон, —
а люди твой увидят мавзолей.
Мои стихи в грядущем перечтут,
твоё надгробье обнаружат в них;
тебя восславить не сочтут за труд
и перед смертью голоса живых.
Одушевлён моим живым пером,
ты оживёшь в дыхании людском.
