Срубленный поцелуй с губ вселенной
Печать разрешена Сев. Отделом Госиздата.
Пролог
Иерихонская разинута труба!
От грома валится стена тысячелетий.
Нырнула коброю горбатая земля
В дыру грядущего в пороховом берете.
Терпенье прыгнуло из тесных берегов
И с цепи спущено рыкающее сердце.
По позвоночнику протянутых веков
Удавом поползет земное поколенье.
Железным хоботом упругого ума
Все перещупаны грядущие эпохи,
Чтоб в рупор вечности заржали все грома,
Чтоб перелопались вселенной перепонки!
1. Архипелаг веков
Сдыхал двадцатый век под каблуком труда,
От топота войны подпрыгивали горы.
Зубами хищными сцепились города
И забарахтались народовые своры.
Лбом в вечность саданул железный футуризм.
Мильярдами голов вздыбился Маяковский
Чумою ринулся чумазый катаклизм
На перегнившие драконовы подмостки.
Химерой вылезла из трещины ума
Тысячелапая зубастая коммуна,
Чтоб лапой раздавить гнилые терема
И с мира шелуху тысячелетий сдунуть.
Хлестнул до полюса серебряным хвостом
Взметнувшийся дракон из крови и металла,
Земля, обвитая спиральным колесом
Хрипела в золотых об'ятьях капитала.
От дыма и огня ослепли небеса.
Ревели в ужасе седых вулканов жерла.
У солнца вылезли кровавые глаза
Зарылись в полземли прокусанные горла.
Но вот косматая УЧЕНАЯ РУКА
В колодцы радия киркой пробила хляби,
Потопом ринулась энергии река —
И в хомуты труда запряжен мощный РАДИЙ.
И звезды плакали от боли и стыда
И солнце ринулось к созвездью Геркулеса,
Ушами длинными всплеснули города
И в землю вколото кровавое железо.
Не кулаком тупым разбиты цепи зла,
Зубилом разума разрублены браслеты.
В плюмажи радости одетая земля
Шагала по цветным коврам тысячелетий.
Под хрупким бисером утонченной любви
В века выбрасывал потомство инкубатор.
Под бурями духов уснули корабли
Возившие свои страданья за экватор.
Ударом радия усилен телескоп.
Раздеты донага красавицы-планеты
Растворен доверху вселенной гардероб
И перечитаны космические веды.
В карету времени запряженный Прогресс
В Страну-Истерику во весь опор несется.
Земля беременна гранатами чудес
И в блюдо вечности переливались солнце.
Мельчали микросы на лысинах земли,
Вползали в трещины моря и океаны,
Бледнело солнышко бескровное вдали,
Кидавшее свои бессильные арканы.
Заскрежетал мотор под тормазами льда
Спустилась белая зловещая порфира —
И кладбище людей приехало туда,
Куда Баянище тащил повозку мира.
2. В корсете льда
Рычит клыкастая косматая земля!..
Мильон двадцатый век!.. Сдыхающее солнце!..
Дыханье сдавлено корсетом хрусталя,
Во льдах экватора трещат земные кольца.
Издохшей Африки застыл червовый туз,
Зияют безднами ложбины океанов.
Прощально хлюпает на дне вулканий флюс
И гордо царствуют косматые титаны.
ПРИШЛО СОБАЧЕСТВО вспахать свои поля
На пепелище зла и микро-человеков!
Напрасно звездами оплакана земля,
Она еще жива под кандалами снега!
Гремит культурища хрустальных городов.
Морей проглоченных давно изрыты днища.
Стальные фабрики губами черных ртов
Из рыбьей залежи высасывают пищу;
С вершин материков откусывают льды,
Пьют хоботом машин огонь земного сердца.
Железною рукой невымерших владык
Огромной жизнищи ворочается жернов.
На блюдах дон морских гарниры городов
Из горнов радия выпрыгивают солнца.
Косматы города плюмажами садов
На зло небесному сдыхающему Кхонсу.
Зубами времени растерты облака,
Разорвано бельмо надземной атмосферы,
Давно облизаны глазами небеса,
Давно обнюханы раздетые планеты.
Оскалил зодиак мильярды новых звезд;
Бенгальским хохотом разинут рот вселенной;
Удельный вес убит вращением колес,
И в небо вырвался б тысячелетний пленный,
Когда бы воздуха не высохла река,
Когда бы солнышко не выплакало пламя!
И авиаторы, все в шерсти и клыках,
Тоскуют на земле бескрылыми орлами.
И вспомнила земля румяные века,
Когда была она стыдливою невестой
И, гордо распустив кудрями облака,
В кадрилях плавала под звездные оркестры.
Когда цвели на ней людиные пиры,
Где соус мировой горчил пикантной смертью,
И стлало солнышко горячие ковры —
И сердце с'ежилось под снеговою шерстью:
Хлыстами холода изрублены дотла
Аккумуляторы и радиокостюмы,
Щенками заползли седые города
В живот подземного зияющего трюма.
Под шкурою земли последние века!!!
Былого воздуха последние баллоны,
Что на земле сгребла ученая рука,
Чтоб доблестно продлить развернутые стоны!..
Волчек земли устал… и больше не кружил…
Секунда смертная растянута до века,
Слепое солнышко Владыка потушил.
Рычанье замерло под белой лапой снега.
В седых об'ятиях льдяного хрусталя,
Где перерублены для жизни все дороги,
Уснула старая красавица земля,
На ней текли века и догорали сроки.
Из бездны вылезал за шаром новый шар,
Случайно встретились подохшие планеты
Нечаянный удар — и ЗАПЫЛАЛ ПОЖАР,
В пространстве разлились туманности клареты.
Мильярдами веков опутаны миры,
Рождаются, живут и издыхают солнца,
В пространстве стелются кометные ковры
И рассыпаются планетные червонцы.
И снова завязи из мировой золы.
Рождаются ростки грядущих человечеств.
Живет вселенная, кипят ее котлы
И серпантинами разматывают вечность.
Между писем, между бумажек со стихами,
В столе, о запах волнующий и сладкий,
Цветя давно распустившимися духами,
Лежат белые замшевые перчатки.
Дни становятся как-то короче,
Вспомнив запах гвоздики Coty и кожи,
И тогда, тогда из этой последней ночи
Твои глаза взглянули по новому и строже.
О, белый ангел, всколыхнувший крыльями
Ночь, в которую закуталась душа,
Проходишь ставшими сказками былями
По строчкам стихов, спеша и спеша.
Уже никогда не коснуться ресницам
Под пудрой румянцем пылающих щек,
Но то же и то же приснится, —
Никогда, никогда не буду одинок.
В час, когда пьют поцелуи
Пурпурный атлас чьих-то влажных губ,
Знаешь ли сердце как ликует
При громе архангельских труб.
Это они пропели встречу, —
В передней лязгнул палаш,
О, лунной медью рожденный вечер,
Радость родивший, он — наш.
Звякнут усталые шпоры
И задушатся в ласках ковра,
Все это было, все это так скоро,
Так близко, кажется, только вчера.
О, губы, воспетые столькими стихами,
Запах гвоздики пряный и сладкий…
У меня в столе, между писем, между бумажек со стихами
Лежат белые замшевые перчатки.
Десять лет
Десятилетний кусок литературы в пятнах парадоксальности. В хрустальный звон эстетов вмесился хриплый рев революции, под развесистым басом космистов гнездится фальцет имажинистов, на фоне единых переживаний — дробное многоточие школ. Но только крупные льдины выживают в стихийном движении ледохода, все мелкое затирается и не воскресает. На горизонте нашей эпохи пять разнородных Колумбов, открывших свои большие и малые Америки. Из стана эстетов в хрустальный рупор пропел Константин Большаков. Хрупкая песня тонкими иглами вкалывалась в сердца и размножала подражателей. Затянутый в корсеты образов, пропитанный духами эстетизма и с «сердцем в перчатке», он был соблазнителен и сделался метром. Тонкий шприц Большакова впрыснул в кровь литературы хрусталь и капризность.
