Александр Гитович - Избранное

Свет — образен для искреннего слова:
Каких бы крепостей ни возвести —
Свет обойдет препятствие, чтоб снова
Стремиться по кратчайшему пути.

Мы выбрали опасную дорогу,
Где не помогут добрые друзья, —
Ока полна преград. Но слава богу,
Что мысль — как свет — остановить нельзя.

Я разрешил себе сегодня
Остановиться на пути,
И стать в порту, и сбросить сходни,
И даже на берег сойти.

Я стал на сушу — кривоногий,
Воистину простой моряк,
За мною все мои дороги
И корабли на якорях.

И счастлив был увидеть снова,
С горячим днем наедине,
Что это все уже не ново
И в сущности не нужно мне.

Что я готов опять в туманах
По скользкой палубе греметь,
Где — на морях и океанах —
Моя работа, жизнь и смерть.

Исполнено свободы
И точного труда,
Искусство садовода
Бессмертно навсегда.

Лежат упругих зерен
Зеленые значки.
Его пиджак просторен,
Темны его очки.

Смотрите: перед всеми
Проходит он вперед.
Закапывает семя,
И дерево растет.

В содружестве с наукой
Лукавый садовод
Протягивает руку,
И дождь уже идет.

И это дело прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.

Тогда оно шагает
И продолжает род.
Садовник умирает,
Но дерево живет.

Когда уводит чувство
На подвиги труда,
Веселое искусство
Бессмертно навсегда.

И наше слово прочно,
И тем оно верней,
Чем глубже входит в почву
Сплетение корней.

Тогда оно шагает,
Отборное — вперед!
Художник умирает,
Но живопись живет.

Нам хватит силы, правильной и страстной,
Прийти с победой или пасть в бою,
Прожить на белом свете не напрасно,
Трудясь и славя Родину свою.

Да разве нас она не уносила
На зыбь морей, на Азии холмы?
Вот только бы на то прибавить силы,
Чтобы в боях не очерствели мы.

Конечно, это ясно и ребенку:
Деревья двигаться — увы — не могут,
Как движутся животные и люди.
Зато они всю жизнь свою растут,
И если достигают их вершины
Предела, утвержденного Природой,
То корни продолжают развиваться
И углубляются в родную землю.
И люди бы отстали от деревьев
Когда бы не душа их и не разум,
Которые растут до самой смерти.

Хотя, к несчастью, не у всех людей.

Ты достиг высокой простоты —
День в трудах опять недаром прожит.
Что же — все-таки — тебя тревожит?
Чем же — тайно — недоволен ты?

Вероятно, веря в свой удел —
В продолженье праведного дела,—
Надо, чтобы сердце поумнело
И печальный разум подобрел.

Мне на днях предъявили угрюмый упрек
И, казалось бы, выхода нету:
Будто все, что я в сердце скопил и сберег,
Только вам выдаю по секрету.

Если правильно люди с том говорят,
Значит, надо условиться вместе,
Что Поэзия — это секретный доклад
На всемирном читательском съезде.

Внезапный друг! Я помню до сих пор
Тревожный спирт, настоянный на травке,
Весь европейский этот разговор
О рангах Достоевского и Кафки.

Я вспоминаю наш недолгий пир
И придвигаю лампу к изголовью,
Чтобы опять открыть «Войну и мир»
И перейти к душевному здоровью.

Трудись не покладая рук
Над тем, что нужно людям, —
Об остальном, любезный друг,
Тревожиться не будем.

Не будем думать в смертный час,
Когда придем к могиле,
О том, что каждого из нас
По-разному казнили.

Он, может, более всего
Любил своих гостей —
Не то чтоб жаждал ум его
Особых новостей,

Но мил ему смущенный взгляд
Тех, кто ночной порой
Хоть пьют, а помнят: он — солдат,
Ему наутро — в бой.

Не сетуй, что бодрствовал ты,
А где-то без просыпу спали, —
Ты сам не хотел суеты
В своей добровольной опале.

Ты сам изобрел себе тут
Такую систему и метод,
Что стал добровольным и этот
Ночной принудительный труд.

Но если ты впрямь чародей
И замысел твой постоянен —
Трудись до конца, каторжанин,
На благо свободных людей.

Как много наших
Сверстников суровых,

Людей непьющих,
Сытых и здоровых,

Всегда и всюду
Поучавших нас,

Ушли во тьму —
Их огонек погас...

Уже я прожил
Больше полстолетья,

Но, открывая
Новую тетрадь,

Я повторяю:
Надо жить на свете,

Чтобы учиться,
А не поучать.

...И влекут меня те расстояния,
Лихорадка бессонных ночей.
Только гений предвидит заранее
Неожиданность мысли своей.

А летопись гласит,
Что бог не выдал —

Свинья не съела.
И давно забыт

Тот смутный день,
Когда последний идол

Сбежал
От оскорблений и обид.

И стены храма
Грузно задрожали,

И человек,
В безумной похвальбе,

Оставил
Из системы подражаний

Лишь подражанье
Самому себе.

Конечно, мало я видал на свете,
И робкою душой ученика
Дворцу, живущему десятилетье.
Предпочитаю домик — на века.

...А нам остался старомодный способ,
Обдуманный пристойно и умно:
Покинуть свалку городских контор,
Клоаку урбанического горя,
Весь этот смрадный, суетный вертеп,
Где люди засыпают на рассвете,
И снится им уединенный хутор,
Спокойный сад, спокойный огород,
И старый тополь, стерегущий хату,
И звезды, охраняющие сон...

Жизнь проходит — разве в этом дело
Разве, в неоглядности своей,
Молодость когда-нибудь хотела,
Чтобы детство возвратили ей?

Так и нам печалиться не надо:
Только бы — разумна и добра —
Длилась, как последняя награда,
Деятельной старости пора.