Юрий Терапиано - «Тревожимые внутренним огнем…»: Избранные стихотворения разных лет

Быть может, в старости увидишь ты закат
И вспомнишь тесное чужое небо,
Каштаны вдоль бульваров, зимний сад,
Глоток воды, сухую корку хлеба,

Любовь, которой не было всерьез —
(— Изгнанника печальные приметы), —
И вдруг, — как дождь, как миллионы роз,
Как чудо роз святой Елизаветы…

Чугун, гранит. Реки глухие воды.
Конец столетья, гордый пустоцвет.
Шум сборищ, воздух споров и свободы,
Закат, еще похожий на рассвет —

Империи расцвет и увяданье,
Осенний дождь, туман и мокрый снег,
Тоска, безвыходность и состраданье —
Серебряный, и все ж великий, век.

Мы научились принимать без позы
И свет и мрак. Увы, узнали мы
Арктические белые морозы
И жаркие объятия Москвы.

Листок неведомый, листок кленовый
Вновь сорван с ветки, буря мчит его
Вдаль, в холод, в дождь, к брегам чужбины новой
Для смутного призванья своего.

Но здесь цветут блаженною весною
Каштаны вдоль бульваров, и закат
Над городской разрушенной стеною
Прекраснее былого во сто крат.

Вслед обреченной гибели Европе
Заря встает и утро свежесть льет,
И не умея думать о потопе,
Офелия, безумная, поет,

Бредет, с полузакрытыми глазами,
Над омутом… И, стоя на краю,
С отчаяньем, восторгом и слезами
Я гибель и Офелию пою.

Сияющий огнями над Невой,
Смятенный город — ропот, плач, волненье,
Двух черных троек топот роковой
О, эти дни, которым нет забвенья!

Фельдъегерь бешено кричит во тьму
На ямщика — усталость, холод, злоба
Мертвец в гробу колотится: ему
По росту не успели сделать гроба…

И этот стук, России смертный грех,
На Вас, на детях ваших и на всех.

Воскресный день, сырой и душный
Что делать мне? Везде тоска,
Свинцово-серый свод воздушный,
Деревья, люди, облака —

Весь мир, как будто поневоле,
Томится в скучном полусне.
Поехать в лес? Поехать в поле?
Теперь все безразлично мне.

Еще недавно так шумели
Витии наши обо всем,
Еще недавно «к светлой цели»
Казалось нам, что мы идем,

Что мы «горим», что вправду «пишем»,
Что «дело нас в России ждет»,
Что «воздухом мы вольным дышим»,
Что мы «в послании» — и вот

Лишь скудное чужое небо,
Чужая чахлая трава
И, словно камень вместо хлеба,
Слова, газетные слова.

Я верил в тайное сближенье
Сердец, испытанных в беде,
Я думал — горнее служенье
Дано изгнаннику везде.

Но верность — высшая свобода,
Изменой верных смущена.
— Бессонной ночью, до восхода…
Паденье до конца, до дна.

Лишь пена, что в песке прибрежном
Кипит, несомая волной,
Лишь горы, что виденьем снежным
Вдали стоят передо мной…

Без «возвышающих обманов»,
Гостями странными везде,
Чужие — средь различных станов
И нелюбимые нигде —

Вы, обреченные судьбою,
Друзья, хранители огня,
Друзья, гонимые со мною,
Враги сегодняшнего дня.

Куда нам, с нашей нищетою,
В сегодняшний стучаться день?
Над стадом — вещей темнотою
Огромная несется тень.

Война. Гражданское волненье…
— Но прочь! Вдоль темных берегов
Люблю воды глухое пенье,
Сиянье горных ледников.

Тропой кремнистой над обрывом
Иду один. Навстречу мне
Неумолкаемым приливом
Несутся тучи в вышине.

О чем писать теперь? Я утомлен,
Не хочется мне думать об искусстве;
Сейчас, когда гроза со всех сторон,
Не время даже помышлять о чувстве
Гармонии. Высокий строй, стиха,
Высокий голос Бог судил другому.
Печален я: печаль всегда тиха.
Бедняк, кряхтя, ложится на, солому
В сарае скотном, чтоб увидеть сон. —
И бедняку, наверное, приснится
Что стал богат он. Славой обойден,
Во сне он знатным титулом кичится
И пригоршнями — где уж скучный, счет,
Швыряет золото… А мне — другое:
Река прохладой летнею влечет
На берег с удочкой. Нас в мире — двое.
Кусты, шоссе, деревья, облака —
С раскрытым воротом — жара какая!
Купанье, солнце, тишина, пока
Нас — только двое… Резкий треск трамвая,
Звонок, — и вмиг срывается мечта.
Зима, зима! В дождь, в грязь, на мостовую!
А помнишь, от тернового куста
Ты веточку оторвала сухую?
Под деревенским грустным алтарем
Мы вечером сидели и молчали;
Над ржавым католическим крестом
Качаясь, паутинки проплывали,
А зреющие свежие поля —
Совсем Украйна…
Дом под крышей красной,
Потрескавшаяся, в пыли, земля.
— Нет, этот воздух, светлый и прекрасный,
И лес, и одиночество с тобой
Зачем нам вспоминать, к чему все это?
Есть грех, без оправданья, без ответа
Пред Богом, пред людьми, перед собой:
Увидеть свет — и отойти от света.

Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.

Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.

И напрасно я жду,
Ветер гасит звезду —
Свет последний — как будто навек.

В аравийской пустыне, на льду, на снегу,
На панели, в окне, в освещенном кругу
Навсегда одинок человек.

В прошлые дни —
Счастья, молодости и печали,
Вечером, в сумерках летних, огни
Вдоль зеленых витрин расцветали.

И под легким туманом, под мелким дождем,
Сквозь шуршанье шагов беспокойных прохожих,
Выплывали дома, невозможные днем,
Строем стен ни на что не похожих.

И в бессмысленном мире для нас, милый друг,
Замыкался сияющий радостный круг,
О котором — глаза, выраженье лица, —
О котором нельзя рассказать до конца.

Я болен. Не верится в чудо,
И не было чуда, и нет.
Я понял: ко мне ниоткуда
Уже не доходит ответ.

Лишь в старости, лишь через годы
Холодной и долгой зимы
Я вспомню явленье свободы,
Что в юности видели мы.

Но разве для смертного мало —
В железах, в темнице, во рву —
Такого конца и начала
Свидетелем быть наяву?

Клонит ко сну, наплывают тяжелые мысли,
Отблеском мутным мерцает вверху потолок.
Ни о каком вдохновеньи, о правде, о смысле
Я не могу рассказать. Темнота и песок,

Берег высокий и строй одиноких мечтаний.
Небо ночное омыто недавним дождем,
Ясная осень, холодный простор расстояний,
Каменный, мерно дрожащий под грохот автобусов, дом.

И пламенеют цветы на убогих лиловых обоях,
Нежность в груди нарастает, звуча в тесноте, как прибой;
Смутная женственность, как мне поладить с тобою,
Как мне смириться, и дальше — как быть мне с тобой?