Когда в глазах темно от горя,
я вспоминаю край отцов,
простор бушующего моря
и лодки полные гребцов.
…Давно в печальное изгнанье
ушли Иакова сыны, –
но древних дней очарованье
хранят кочевники страны.
Они – как прошлого виденья
средь пришлых чуждых горожан.
И ты не можешь без волненья
Смотреть на стройный караван.
Над костром моим синеет
ширь ночного небосклона.
Тихо дремлют в отдаленьи
стены скорбного Сиона.
Провожатый мой, потомок
древних шейхов Эбн-Али,
шлет привет пытливым взором
звездам неба от земли.
«Скоро полночь», – говорит он
и смолкает, засыпая.
Спит печальная долина,
неподвижная, немая.
Этот сон меня пугает:
в этой чуткой тишине
словно стоны чьи-то реют
и доносятся ко мне…
Тише – арфа зазвенела.
Там, вдали, где тьма густая,
струны стонут, надрываясь,
разбиваясь и рыдая;
тихий голос где-то плачет
или, может быть, поет, -
над Сионом легкий призрак
белой женщины плывет.
«Шейх, мне страшно!»
Он проснулся,
поднял взоры и мгновенно,
скрыв лицо свое руками,
преклонил одно колено.
Я невольно опустился
рядом с шейхом Эбн-Али,
и рыданья постепенно
где-то замерли вдали.
И, шепча свои молитвы,
встал араб неторопливо.
«Да прославится Всевышний,
нам явивший это диво.
Этот призрак – Город Мира.
Я слыхал, что каждый год
песню скорби над Сионом
эта женщина поет.
Я слыхал среди арабов:
Тот, пред Кем благоговеем,
обещал во дни былые
эту землю иудеям.
Нет владыки кроме Б-га –
Ла Иллаху иль Алла! –
Злоба сильных только глина,
слово Г-спода – скала.
Но столетья проходили,
и в печали непрестанной
скорбно жили иудеи
вне страны обетованной, –
жили, родины и чести
волей рока лишены,
только веру сохранивши
от великой старины.
Этот призрак – Город Мира,
это – Мать того народа.
Каждый год она рыдает
над Сионом с небосвода
и зовет из стран изгнанья
в тихий рай своих полей
Б-жьей карой многолетней
истомленных сыновей»…
1898
Он не угас, как древле Моисей,
на берегу земли обетованной:
он не довел до родины желанной
ее вдали тоскующих детей:
он сжег себя и отдал жизнь святыне
и “не забыл тебя, Иерусалим”. —
но не дошел и пал еще в пустыне,
и в лучший день родимой Палестине
мы только прах трибуна предадим.
И понял я загадку странных слов,
поведанных в Агаде Бен-Барханой, —
что погребен пустынею песчаной
не только род трусливых беглецов,
ничтожный род, рабы, в чей дух и спины
вожгла клеймо египетская плеть, —
но, кроме них, среди немой равнины
в сухом песке зарыты исполины,
их сердце — сталь, и тело их — как медь.
Да, понял я сказанье мудреца:
весь мир костями нашими усеяв,
не сорок лет, а сорок юбилеев
блуждаем мы в пустыне без конца:
и не раба, вскормленного бичами,
зарыли мы в сухой чужой земле:
то был титан с гранитными плечами,
то был орел с орлиными очами,
с орлиною печалью на челе.
И был он горд и мощен и высок,
и зов его гремел, как звон металла,
и прогремел: во что бы то ни стало! —
И нас повел вперед и на восток,
и дивно пел о жизни, полной света,
в ином краю, свободном и своем,
и днем конца был день его расцвета.
и грянул гром. и песня не допета —
но за него мы песню допоем!
Пусть мы сгнием под муками ярма
и вихрь умчит клочки священной Торы:
пусть сыновья уйдут в ночные воры
и дочери в позорные дома,
и в мерзости наставниками людям
да станем мы в тот черный день и час,
когда тебя и песнь твою забудем
и посрамим погибшего за нас.
Твой голос был, как манна с облаков,
и без него томит нас скорбь и голод:
из рук твоих упал могучий молот,
но грянем мы в сто тысяч молотков,
и стихнет скорбь от их живого гула,
и голод наш умрет среди разгула
и пиршества работы напролом.
Мы прогрызем утесы на дороге,
мы проползем, где нам изменят ноги,
но, chaj ha Schem! — мы песню допоем.
Так в оны дни отец наш Израил
свой стан привел к родимому порогу,
и преградил сам Бог ему дорогу
и бился с ним, но Иаков победил.
Грозою нас, как листья, разметало,
но мы твои потомки, богобор, —
мы победим во что бы то ни стало.
Пусть Божий меч на страже перевала,
но мы пройдем ему наперекор.
Спи, наш орел, наш царственный трибун.
Настанет день — услышишь гул похода,
и скрип телег, и гром шагов народа,
и шум знамен, и звон веселых струн.
И в этот день от Дана до Бер-Шевы
благословит спасителя народ,
и запоют свободные напевы,
и поведут в Сионе наши девы
перед твоей гробницей хоровод.
1904 г.
Бейтар — Из праха и пепла,
Из пота и крови,
Поднимется племя,
Великое, гордое племя;
Поднимутся в силе и славе,
Йодефет, Массада,
Бейтар.
Величие —
Помни, еврей,
Ты царь, ты потомок царей.
Корона Давида
С рожденья дана.
И вспомни короны сиянье,
В беде, в нищете
И в изгнанье.
Восстань
Против жалкой
Среды прозябанья!
Зажги негасимое
Пламя восстанья,
Молчание —
Трусость и грязь.
Восстань!
Душою и кровью
Ты — князь!
И выбери:
Смерть иль победный удар —
Йодефет, Массада, Бейтар.
Золотой луч солнца в споре
Победит сырую ночь;
Вечно свет и тьма в раздоре.
И Израиль гонит прочь.
В каждом веке рабства тучи,
Тучи лжи и тучи бед.
И в награду он получит
Свет свободы — правды свет.
Переводы с идиш Якова Кагана
I.
(С рукописи)
Как радостно брести чужим средь мириад.
Чужим... Твоя душа всезряща и незрима:
В ней мечутся моря, в ней зарева горят.
Им не видать ни волн, ни светочей, ни дыма.
Среди людей ты друг, приветливый ко всем,
Ты с ними - но не там. Не ты, а словно брат твой.
Ты внемлешь им - и глух: беседуешь - и нем.
Твой дух - в чертоге див, чей вход заказан Клятвой.
Набор истертых слов - твой щит и твой доспех,
И маска мук твоих - веселый легкий смех,
Затем что боль твоя, как девушка, стыдлива.
Что проклял, что простил - таишь ты ото всех;
И если ждал ты роз, но дань тебе – крапива.
Ты улыбаешься любезно и лениво.
II.
(Вольный перевод)
Был мне зов, полный жалости, гнева и боли,
Как набатная медь:
«Трус! Дано тебе пламя, но не дано воли
Запылать и сгореть.
Твое сердце и мысль и душа - словно хлопья
Без ствола и ядра.
Твоя жизнь - не твоя, и работа - холопья,
И весь мир твой - игра.
Уходи, человек, от усадьбы и стада
И пшеничных полос;
Уходи без дороги, и шапки не надо,
Так, оборван и бос.
Бог накормит, как ворона, волка и вора.
Спи на кочке степной.
Голь бездомная лучше замка и забора
И уюта с женой.
И скитайся. Иди! Пусть как топи – проселки,
И шипы - как ножи:
Ты бреди, рассыпая по людям осколки
Огнетворной души.
Бросят камень - прими; не проси лишь о хлебе,
И платить не вели.
Так познаешь ты силу и Господа в небе,
И покой на Земли».
Смолк. И мрак мой расторгся, как громом расколот:
Дивный свет предо мной.
И великий, бездонный, безжалостный холод
На стезе ледяной...
1932
Перевод - Джордж Гордон Байрон "Разорение Иерусалима Титом "
