Алексей Вверховенский
Декада Беса
Увы, стоит плачевный стул
Давно забытый караул
И Финикия вся во тьме
Закрытая, как в палапе
Мы видим речку и леса
И мёртвый труп несут пока
Забытой сирофиникянки
Что к лету всё же родила
Её сынок был проклят всеми
Но вырос к пятою неделе
Совсем один в пустой пещере
Где жить могли бы лишь волхвы
И словно жёсткое ярмо
Его пленит язычество
И окропит его волна
Что волдырей сама полна
С нарывом бесы вылезают
Из-под полы и зазывают
Ребёнка одою своей.
Мольба с презрением смешалась
Оскал мой грозен и свиреп
Ты потерпи, чуток осталось
И скоро вступишь ты в свой склеп
Дитя, рождённое в огрехе
Не мил тебе уж белый свет
Я волю божью исполняя
Беру тебя с собой навек
Ты станешь мира испражненьем
Не скоро все поймут тебя
Ведь странным волеизъявленьем
Ты подчеркнешь, что мать глупа
Глухая сирофиникянка
Что бога выбрала не так
Низка, как бабочка белянка
Душе твоей привив мой мрак,
В тот день и стал же я греховен
В пучину мрака поглощён
Смотрю на тех, кто предуховен
Под призмой зависти, причём
Готов я за неё убить вас
Нет, правда, Сэры
Мне легко
Взять нож и тут я
Словно бы Гюго
Пишу роман о вашей смерти
Смотрю в болезненный ваш взор
Я понимаю, вы как дети
Плюётесь злостью, словно сор
И вам цена не грош, за так
Возьму я вас и разиначу.
«Отверженные» вы, вот так
Я вас возьму и обозначу
I
V)
О, лунный свет, в очах твоих
Разил меня своей красой
Oh clair de lune dans tes yeux
Je choisis le langage de l'amour
Тебя хочу одну лишь я
Пройдёт и осень и жара
Но всё равно питать хотеньем
Я буду к тебе завсегда
Ведь встретил вечером тебя
В шикарном платье таком лёгком
И сразу же влюбился я
В тебя, Маха, моя дурёха
(V)
Ночь, блуждая по проспекту, опустилась во дворы
«Что не спишь, моя родная?», вопрошали к тебе сны
Убиенностью склонились лишь двенадцать человек
На тебе, моя родная, лишь одни следы прорех
В муках держишь моё сердце целых девять дней подряд
Почему? Тебя замучить был бы я совсем не рад
Спи в последний раз, родная, знаменуя свой черёд
Если будешь видеть рай, то не боись, иди вперёд
Засыпай, моя родная, утра вечер мудреней
Поутру, ты не проснёшься, будет лучше, ты поверь
Люблю я вкус моей еды, готов я ею насладиться
Люблю я вкус моей Махи, готов в неё я воплотиться
Давно сказали мне, что то
Что съем меня и красит
Поэтому я съел тебя
И честно был в таком экстазе
Я верил, что почтил тебя
И твой уход был не напрасен
Однако, мать твоя глупа
Судить меня тут захотела
Убить её пришлось тогда
И съесть уже гнилое тело
До бога осталось совсем мне немного
В поэзии города нету мне места
К концу уж подходит жизни дорога
И самое время для происшествий
Иду по ссутуленным улицам Акка
И сразу в глазах триумфальная арка
Я вижу кривится вон жертва маньяка
Позоря лишь славу Аматус-саркофага
Мне всё безразлично и нету мне дела
Уныние стало частью тела
«Муж послушливый не знает уныния, чрез чувственные дела исправляя мысленные и духовные (делания)» Лествица 13:3
«Я рад твоим поступкам, сын мой
Убил людей же ты сполна
И с этим вместе согрешив
Нарушил семь грехов христа
Тебя за это награжу
С собою вместе поведу
Дойдёшь и тоже станешь бесом
Но навлечёшь на всех беду
Ты безразличен, должен быть
К судьбе убитого мной мира
И скоро нужно нам убыть
С финального для них турнира»
И бес Алёшке срок дал в день
И мигом он же удалился
Увидел падший как в лесу
С разящим криком удавился
Старик без имени тотчас
Смешно не стало вдруг мальчишке
Посеялся в груди лишь страх
Но от чего же?
От удушья…
Развалины в Чугучаке (IX)
Порядок тона, расстановка
Пленила и ласкала звон
В душе моей перестановка
И беса цепи мы сожжём
Сказать поболе one слова
Не мог я больше с той поры
Когда почувствовал расколы
В душе моей, игла христова
Извечно мучает она, остались сутки
Непутёво, я чую каждого конец
Словно вдруг стал всем отец
Мне мука каждого знакома
Меня терзает глаукома
Остались ведь лишь сутки мне
С больным собой наедине
Сижу в мучениях я адских
И ожидаю лишь конца
Нельзя от бога отрываться
Ведь беса не дождусь гонца
«Бог мертв: но такова природа людей, что ещё тысячелетиями, возможно, будут существовать пещеры, в которых показывают его тень» Ф. Ницше
Не пришёл ни ангел, ни бес. Что стало обозначением не безбожия, а смерти.
Погиб герой наш раздавленный в пучине собственных идей, хоть незаметен был всю жизнь он, но воссиял за десять дней грехами.
