Константин Ваншенкин - Жизнь человека

С обывательской точки зрения,
Принимаемой без оглядки,
И выводится нечто среднее,
То, с которого взятки гладки.

Перемешано, перемолото
И зерно его и полова.
Дорожает на рынке золото.
Обесценивается слово.

В современном интерьере,
Где богемское стекло
И цветочки на портьере,—
Вдруг иное расцвело.

…Желтый луч на землю падал,
Свод струился голубой,
И стоял апостол Павел
С аурой над головой.

Изумляет разность блика
Совместившиеся здесь
Чистота святого лика
И уверенная спесь.

Эта старая икона
Мне напомнила сильней
Ситуацию угона
Самолета наших дней.

Мифологии греческой боги,
Разъярившись, метали огни.
Кто, мешая, вставал на дороге —
Никого не щадили они.

Нет, не только ленивое барство
Молодых крепкотелых богов,
Но злопамятность, хитрость, коварство
В дивных кущах иных берегов.

Принимая блаженство и отдых,
Не блюли интересы ничьи,
Превращая себе неугодных
В телок, скалы, деревья, ручьи.

Что за привычка — читаешь
Сразу же несколько книг.
Эту небрежно листаешь,
В ту основательно вник.

В третьей дошел до средины
И отложил навсегда.
Строго не будем судимы.
Это никак не беда.

Или все тянешь и тянешь
И понимаешь ясней,
Что вспоминается та лишь,
Давняя, схожая с ней.

Новую вот на неделе
Взял — и четыре строки
Необъяснимо задели,
Как задевают стихи.

Был он крупен и сутул.
Пожимал до хруста руки,
Поднимал за ножку стул,
Зная толк в такой науке.

Вырезал стихи друзей,
Что порой встречал в газете,
И с естественностью всей
Им вручал находки эти.

Не растрачивал свой пыл
На душевные копанья,
А Якутию любил
И публичные купанья.

Пил грузинское вино —
Большей частью цинандали,—
И еще его в кино
С удовольствием снимали.

…Это беглые штрихи
К бытовому лишь портрету.
Ибо главное — стихи,
Жизнь дающие поэту.

Краткий бег карандаша,
Откровения услада
И — добрейшая душа
Иронического склада.

Приречный гром, в девятый раз проухав,
За рощами нашел себе приют.
Но пишет мне сегодня Федор Сухов
О том, что соловьи еще поют.

И словно бы душе моей побудка,—
Негаданно берущая в полон,
Прибавленная Федей незабудка
Отвешивает сдержанный поклон.

А он зовет — туда, где в травах тропка.
Он говорит: «Когда ж приедешь ты?
А то мне даже чуточку неловко,
Что я один средь этой красоты…»

В жизни каждый — и не раз
Претендует на вниманье,
Ибо хочется подчас
Нежности и пониманья.

Но стоит антициклон
Над землей Нечерноземья.
Ранит душу пыльный склон.
Погибает в почве семя.

Путь мой единственный, где ж он?
Молодость наша, прости.
Был я со всеми процежен
Сквозь этой жизни пласты.

Пробы — на смелость, на ересь —
Сквозь этой жизни слои.
Но сохранил я, надеюсь,
Качества только свои…

Слезы волнения вытри
Или сквозь слезы взгляни.
Счастье, что в некоем фильтре
Не потерялись они.

Четыре поэта-ифлийца.
И сорок прошло уже лет
С тех пор, как ударил в их лица
Холодный военный рассвет.

…Так брат постаревший у брата
О жизни расспрашивать рад.
Но что их сближает? Утраты.
Единая горечь утрат.

И в старом московском пейзаже,
Что в пыльное смотрит окно,
Все новое нынче…
И даже
Твардовского нету давно.

Два товарища давних, два ратника,
Обжигая сверканьем седин,—
Оба сняли пальто аккуратненько,
Даже сбросил ботинки один.

И сидят они около столика,
На котором случайная снедь,—
Три внезапно воскресших соколика,
Не успевших, верней, умереть.

Слишком многое начисто выжжено.
Но из пепла того и золы
Как-то даже светло и возвышенно
Три зеленых восходят стрелы.

Там, позади сундучка,
Вновь что-то празднуя,
Выбилась песня сверчка
Однообразная.

И, не довольны сверчком,
Пробуют лешего
Выкурить хоть табачком.
Но ни малейшего

Нет результата у них.
Радость великая —
На полминуты утих…
Ожил, пиликая.

Слышится голос сверчка
В маленькой горенке.
Как он поет! — ни сучка
И ни задоринки.

Негромкие речи вели
Колеса как будто спросонок.
Пощелкивал поезд вдали,
Баюкая дачный поселок.

Отчетливый рельсовый стон,
Что знаете, впрочем, и вы ведь

Сначала я слышал свой сои,
Потом начинал его видеть.

Спрыгнул на междупутье,—
Лень было лезть на мост.
И поразило жутью
Праздный субботний мозг:
Сквозь бесконечный, вечный
Мир — в этот самый миг,
Светом пронзая, встречный
Вырвался напрямик…
Сделал напропалую
То, что пришло на ум,—
Жизнь пожалел родную,
Не пожалел костюм.
И, уже рухнув плоско,
Крикнул себе: «Ложись!»
Узенькая полоска.
Хрупкая наша жизнь.
Разве цена за это
Больно уж высока?
Рядом колеса где-то
Бухают у виска.
Двигался дым кудлато.
Сразу и без труда
Встал и пошел куда-то,
Может, и не туда,
Помня малейшей порой,
Как он во мрак упал;
Слыша сирену «скорой»,
Стоны и вскрик у шпал.

На рассвете очнувшийся тополь
За окошком вступает в права,—
Мой Руанский собор, мой Акрополь
И на Нерли мои Покрова.

Я высунулся, бледный, из машины.
На повороте воздуху глотнуть.
Терялись исполинские вершины,
В разрыв небес ушедшие по грудь.

Соединеньем сумрака и мрака
Меж скалами клубились облака.
Под ними, как промокшая собака,
Отряхивалась горная река.

Здесь не привычны к отчеству,
Как в юные года.
Я рад безмерно обществу,
Опять попал куда.

Друзей любимых облику
(Пусть каждый стал седой),
Своей судьбе, что об руку
Проходит с их судьбой.

Во Франции и в Англии
Бывал я, как и ты.
Но здесь раскрыл Евангелие
От Гии и Хуты.

Здесь пребывает в нежности,
Не молод, но не стар,
Владелец хмурой внешности —
Мой добрый брат Отар[2].

Здесь под окошком Грузия,
И в горле сладкий ком.
Счастливая контузия
Застольем и стихом.

Дождь. Почтальон под дождем.
Вряд ли почувствуешь зависть.
Холодно в поле пустом,
Где он идет, оскальзаясь.

Дождь. Почтальон под дождем.
Сумка промокла до нитки.
Может быть, зря его ждем
Мы под зонтом у калитки.