Тропы есть такие слова, такие выражения и такие обороты речи, которые возбуждают в воображении читателя наглядное представление или живой, картинный образ предметов, явлений, событий или действий.
Задача троп состоит в том, чтобы объяснить неизвестное через известное».
В языковедении вопрос о тропах разработан не лучше. чем в школьных учебниках теории словесности. Даже такие ученые как Потебня и Веселовский недалеко ушли от школьно-элементарного понимания сущности троп.
По Потебне, образ есть нечто более простое и ясное, чем объясняемое, и цель образности есть приближение образа к нашему пониманию, иначе образность лишена смысла, образ должен нам быть более известен, чем объясняемое им. (Основные положения его капитального труда «Из записок по теории словесности».)
Троп есть самое сильное средство динамической репродукции представлений.
Репродукцией представлений в психологии называется процесс возобновления тех ощущений, которые когда-нибудь были в нашем сознании вследствие непосредственного возбуждения органов чувств и которые снова возникают в памяти даже в отсутствие внешних, вызывающих их раздражении. Представление — это воспроизведенное ощущение. Наши ощущения сохраняются в сознании и перерабатываются в представления. Если бы ощущения бесследно исчезали бы вслед за прекращением внешнего раздражения, то не было бы никакой душевной жизни.
Представление всегда слабее, бледнее, бестелеснее, чем ощущение. Например, наше представление о лесе гораздо слабее, чем непосредственное восприятие леса. Но представление по своей интенсивности может только приближаться к ощущению, однако никогда его не достигая.
И как раз сущность тропа в том, чтобы наиболее интенсивно репродуцировать ощущения. Чем сильнее и оригинальнее сравнение, тем отчетливее возникают представления в нашем сознании. Вполне законно требование имажинистов: каждый художественный троп обязательно должен быть нов и оригинален. Ведь самое острое и сильное ощущение — это ощущение новизны. Каждый троп, как каждый глоток крепкого кваса, должен бить в нос. Повторенное сравнение не только плагиат, но и глупость. Имажинисты не боятся неестественных, рискованных, натянутых сравнений, ибо абсолютно все сравнения (даже классические пушкинские сравнения) одинаково неестественные и рискованные — они боятся только повторенных сравнений. Не должно быть деления на естественные и неестественные сравнения: есть только сравнения слабые и сильные, новые и не новые.
Уже Потебня говорил, что образность слова равна его поэтичности. Слово же как таковое (по-моему — не образ или истертый образ) теперь в современном сознании не вызывает никаких представлений. Сколько раз поэт теперь ни будет повторять «ужас, ужас» или «печаль, печаль», все равно не произведет никакого впечатления: я ничего перед собой не вижу, кроме только слов об ужасе или печали. Наши классики, очень редко употреблявшие образы, своим постоянным употреблением одних и тех же слов, как печаль или ужас, отучили нас чувствовать за словом ужас или печаль реальный ужас и реальную печаль. Слово «печаль» или «ужас» не вызывает в сознании современного человека представление печали или ужаса.
Таково наше современное восприятие.
Теперь оригинальный художественный образ необходим. И чем больше будет троп в предложении и чем неожиданнее будут образы, тем динамичнее будет репродукция представлений. Насыщенность стихов образами прямо пропорциональна динамичности нашего восприятия. Имажинистский принцип максимального количества троп дает возможность найти предел интенсивности нашего восприятия.
Максимальное количество троп принесло два новых принципа — политропизм и монотропизм.
Когда буквально в каждом слове заключен троп, то среди кучи образов может один образ противоречить другому и даже больше — одна часть образа может противоречить другой части. Но имажинисты не боятся катахрезы. В имажинистской фразе не может быть подразделения на основной троп, на троп первого, второго и третьего порядка. В одном и том же предложении каждый троп не может углублять и расширять какой-нибудь основной троп. Наоборот, каждый троп как самостоятельное целое совершенно не связан с соседними тропами. Политропизм — это максимум неожиданности и новизны в комбинациях образов. Политропизм соответствует скачкообразному, нервному восприятию современного горожанина. Ибо политропизм доводит напряженность восприятия до предела, до эрекции.
Например, у В. Шершеневича:
На небосклон белков зрачок луною,
Стосвечной лампочкой ввернуть.
Зрачок находится под перекрестным огнем сразу двух сравнений — сравнений с луною и электрической лампочкой.
Но наряду с политропизмом должен расшириться метод монотропизма. Монотропизм — это полный, точный, симметрично развернутый на обе части образ. Только через монотропизм можно достигнуть точности и твердости рисунка в образе.
У А. Кусикова:
Подбитым галчонком клюется
В ресницах скупая слеза.
Или, например, про пень:
Так в глубокую тайну корнями засев,
Молча, молча он думу супит.
У Шершеневича:
Когда взгляд любовника прыгнет,
Как сквозь обруч клоуна, сквозь уста.
У всех этих образов между сравниваемым и сравнивающимся стоит знак равенства.
Японская поэзия в течение целых двенадцати столетий от классических поэтов своего национального расцвета VII и VIII века Хитамаро и Акахито до настоящего времени создавала образцы образов по красоте своих твердых линий.
Теперь, когда даже Бальмонт начал избегать стереотипных троп и когда каждый начинающий поэт пишет новыми и сильными тропами, теперь недостаточно, чтобы троп был новый. Теперь важна степень его оригинальности. важно его качество. Критерием оригинальности тропа может служить степень его трудности по достижению. Тропология установила шкалу технических трудностей для различных категорий троп. Сравнивать абстрактное с абстрактным или даже с конкретным во много раз легче, чем сравнивать конкретное с абстрактным или с конкретным. Конкретное (вернее материальное, вещественное, ограниченное определенным пространством и твердой формой), как, например, самовар или тротуар, сравнить через конкретное — самое трудное.
Тогда же абстрактное понятие, как, например, любовь или футуризм, сравнивать с конкретным — очень легко. Сравнить абстракцию «футуризм» можно одинаково легко с чем угодно — с деревенским франтом, с нильским крокодилом, с Казбеком, со шкафом, с горящим домом и т. д., нужно только придать сравнению чисто внешнюю, механическую, логическую связь. Сравнивать же конкретные предметы, как стул или самовар, очень и очень трудно: число возможных сравнений слишком небольшое. Количество сравнении конкретного через конкретное обычно считается единицами (есть такие трудные для сравнения конкретные предметы, что для них имеется не больше двух или трех возможных сравнений), а количество сравнений абстрактного через конкретное измеряется тысячами. Многие газетные фельетонисты и литературные критики давно выработали такой яркий, образный слог, что чуть не буквально в каждом слове скрыт троп. Но этот «газетный имажинизм» не имеет почти никакой ценности. Они обычно сравнивают абстрактные понятия с чем-нибудь конкретным.
Футуристы наполняют свои произведения, главным образом, такими элементарными тропами, в каких абстрактные понятия вроде жизнь, душа, любовь, счастье, печаль и т. п. сравниваются с чем-нибудь конкретным.
Имажинисты не употребляют абстрактных образов, они употребляют только конкретные образы.
У А. Кусикова:
И месяц золотым бумерангом взметнувшись,
Возвращался с поля за бугор.
Или:
В скворешник глаза зрачков скворцы
Все тащут с солнц и с лун соломки.
У В. Шершеневича:
Штопором лунного света точно
Откупорены пробки окон из домов.
Мол носа расшибет прибой высоких щек.
Или:
И складки губ морщинами гармошки.
До сих пор был только эклектизм образов. Отныне должно быть единство образов. Не должно быть случайных образов. Все образы должны быть объединены кругом монистического приятия действительности через выдержанность образов или из какого-либо жизненного уклада, или из какой-либо духовной области.
Нервные, разбросанные образы у Вадима Шершеневича объединены психологией урбанизма, а образы Востока и Корана у Александра Кусикова объединены каким-то неосуфизмом (особенно в его «Коевангелиеране» и «Аль-Кадре»).
