Терпеньем и стыдом унять стремится,
Чей разум - неприступная граница,
За нашу дерзость недовольна нами.
И вот Амур показывает спину,
Надежду потеряв, бежит, горюя,
Чтоб затвориться в оболочке тесной.
И я ли повелителя покину?
И час последний с ним не разделю я?
Ах, умереть, любя, - конец чудесный!
CXLI
Как в чей-то глаз, прервав игривый лёт,
На блеск влетает бабочка шальная
И падает, уже полуживая,
А человек сердито веки трет,
Так взор прекрасный в плен меня берет,
И в нем такая нежность роковая,
Что, разум и рассудок забывая,
Их слушаться Любовь перестает.
Я знаю сам, что презираем ею,
Что буду солнцем этих глаз убит,
Но с давней болью сладить не умею.
Так сладостно Любовь меня слепит,
Что о чужих обидах сожалею,
Но сам же в смерть бегу от всех обид.
CXLIII
Призыв Амура верно вами понят,
И, слушая любви волшебный глас,
Я так пылаю страстью каждый раз,
Что пламень мой любую душу тронет.
Я чувствую - в блаженстве сердце тонет,
Я снова оторвать не в силах глаз
От госпожи, что так добра сейчас,
И страшно мне, что грезу вздох прогонит.
Сбывается, сбылась моя мечта,
Смотрю - движенье кудри разметало,
Любимая навстречу мне спешит.
Но что со мной? Восторг сковал уста,
Я столько ждал - и вот стою устало,
Своим молчанием перед ней убит.
CXLIV
И солнце при безоблачной погоде
Не так прекрасно (я к нему привык!),
И радуга, другая что ни миг,
Не так светла на чистом небосводе,
Как в день, что положил предел свободе,
Был светел и прекрасен милый лик,
Перед которым беден мой язык,
Не зная слов достойных в обиходе.
Внушал любовь ее прелестный взор,
И я, Сеннуччо мой, с тех самых пор
Яснее на земле не видел взгляда.
Она сжимала грозный лук в руке
И жизнь моя с тех пор на волоске
И этот день вернуть была бы рада.
CXLV
И там, где никогда не тает снег,
И там, где жухнет лист, едва родится,
И там, где солнечная колесница
Свой начинает и кончает бег;
И в благоденстве, и не зная нег,
Прозрачен воздух, иль туман клубится,
И долог день или недолго длится,
Сегодня, завтра, навсегда, навек;
И в небесах, и в дьявольской пучине,
Бесплотный дух или во плоть одет,
И на вершинах горных, и в трясине;
И все равно, во славе или нет,
Останусь прежний, тот же, что и ныне,
Вздыхая вот уже пятнадцать лет.
CXLVI
О чистая душа, пред кем в долгу
Хвалебное мое перо недаром!
О крепость чести, стойкая к ударам,
Вершина, недоступная врагу!
О пламя глаз, о розы на снегу,
Что, согревая, очищают жаром!
О счастье быть подвластным этим чарам,
Каких представить краше не могу!
Будь я понятен с песнями моими
В такой дали, о вас бы Фула знала,
Бактр, Кальпа, Танаис, Олимп, Атлас.
Но так как одного желанья мало,
Услышит край прекрасный ваше имя:
От Альп до моря я прославлю вас.
CXLVII
Я Страстью взнуздан, но жестокость шпоры
И жесткие стальные удила
Она порой ослабит, сколь ни зла,
И только в этом все ее потворы;
И к той приводит, чтобы въявь укоры
И муки на челе моем прочла,
Чтобы Любовь ответные зажгла
Смятенные и грозовые взоры.
Тогда, как будто взвидев гнев Зевеса,
Страсть-помыкательница прочь отпрянет,
Всесильной свойствен равносильный страх!
Но столь тонка души моей завеса,
Что упованья робость зрима станет
И снисхожденье сыщет в тех очах.
CXLVIII
Тибр, Герм, По, Адидж, Вар, Алфей, Гаронна,
Хебр, Тезин, Истр и тот, что Понт разбил,
Инд, Эра, Тигр, Евфрат, Ганг, Альба, Нил,
Ибр, Арно, Танаис, Рейн, Сена, Рона;
Плющ, можжевельник, ель и ветки клена
Палящий сердце не угасят пыл;
Лишь Дафны лист и берег, что судил
Сквозь слезы петь, - одна мне оборона.
В мучительном и пламенном бою
С Любовью - только в них исток отваги,
Хоть время понукает жизнь мою.
Расти ж, мой Лавр, над плеском тихой влаги.
Садовник твой, сокрытый в тень твою,
В лад шуму вод поверит мысль бумаге.
CL
- Душа, что деешь, мыслишь? Будет с нами
Покой и мир иль вечной жить борьбою?
- Что ждет - темно; сужу сама с собою:
Взор дивный скорбен нашими бедами.
- Что в том, раз ей дано творить очами
Средь лета лед и пыл огня зимою?
- Не ей, - тому, кто правит ей самою.
- Пусть! Но все видеть и молчать годами!
- Порой язык молчит, а сердце стонет
Пронзительно; лицо светло и сухо,
Не виден плач стороннему вниманью. ~
- Ум все же не спокоен, ропщет глухо,
Но боли - острой, стойкой - не прогонит;
Несчастный недоверчив к упованью.
CLI
Так не бежит от бури мореход,
Как, движимый высоких чувств обетом,
От мук спасенье видя только в этом,
Спешу я к той, чей взор мне сердце жжет.
И смертного с божественных высот
Ничто таким не ослепляет светом,
Как та, в ком черный смешан с белым цветом,
В чьем сердце стрелы золотит Эрот.
Стыжусь глядеть: то мальчик обнаженный.
И он не слеп - стрелок вооруженный,
Не нарисован - жив он и крылат.
Открыл он то мне, что от всех таилось,
И все, что о любви мной говорилось,
Мне рассказал моей Мадонны взгляд.
CLII
О смирный зверь с тигриною повадкой,
О ангел в человеческой личине,
Страшась, надеясь, в радости, в кручине
Я скручен так, что и живу украдкой!
Отпустишь ли, удавишь мертвой хваткой,
Пожить ли дашь в когтях своей дичине,
Всё к одному - обречены кончине,
Кого Любовь поит отравой сладкой.
И не под силу обомлевшей силе,
Страдая, выстрадать двоякость эту
Остуду льда и пламена в горниле.
И хочет сжить она себя со свету,
Как та, которой и следы простыли;
Но нету сил. И смерти тоже нету.
CLIII
Горячий вздох, ступай к твердыне-сердцу,
Пусть ото льда оттает Состраданье;
Лети, небес достичь, мое рыданье
Пусть смерть иль милость явят страстотерпцу.
Мысль пылкая, ступай и одноверцу
Несведущему дай мое познанье.
О, если страсть не помутит сознанье,
Мы от надежд найдем к спасенью дверцу.
Ты помоги мне, мйгслц чтоб молвить можно,
Что наше бытованье - бесприютно.
Ее же - и светло и бестревожно.
Ты поспешай любви моей сопутно,
И мы несчастья убежим, возможно,
Коль светоч мой мне знак подаст несмутно.
CLIV
Сонм светлых звезд и всякое начало
Вселенского состава, соревнуя
В художестве и в силе торжествуя,
Творили в ней Души своей зерцало.
И новое нам солнце возблистало,
И каждый взор потупился, предчуя,
Что бог любви явил ее, ликуя,
Чтоб изощрить на дерзком злое жало.
Пронизанный очей ее лучами,
Течет эфир пылающей купиной,
И может в нем дышать лишь добродетель.
Но низкое желание мечами
Эдемскими гонимо. Мир свидетель,
Что красота и чистота - едино.
CLV
Юпитер разъяренно, Цезарь властно
Разили ненавистные мишени;
Но вот Мольба упала на колени,
И злость владык ее слезам подвластна.
Мадонна плакала, меж тем пристрастно
Властитель мой явил мне эти пени:
И скорбь и страсть, не знающие лени,
Меня сразили гневно и злосчастно.
Любовь рисует плачущего чуда
Виденье мне, иль тихими речами
Изгравирует сердце, - вот причуда!
Как адамант, иль с хитрыми ключами
К нему подступит, дабы из-под спуда
Возник тот плач, и я рыдал ночами.
CLVI
Я лицезрел небесную печаль,
Грусть: ангела в единственном явленье.
То сон ли был? Но ангела мне жаль.
Иль облак чар? Но сладко умиленье.
Затмили слезы двух светил хрусталь,
Светлейший солнца. Кротких уст моленье,
Что вал сковать могло б и сдвинуть даль,
Изнемогло, истаяло в томленье.
Все - добродетель, мудрость, нежность, боль
В единую гармонию сомкнулось,
Какой земля не слышала дотоль.
И ближе небо, внемля ей, нагнулось;
И воздух был разнежен ею столь,
Что ни листка в ветвях не шелохнулось.
CLVII
Тот жгучий день, в душе отпечатленный,
Сном явственным он сердцу предстоит.
Чье мастерство его изобразит?
Но мысль лелеет образ незабвенный.
Невинностью и прелестью смиренной
Пленителен красы унылой вид.
Богиня ль то, как смертная, скорбит?
Иль светит в скорби свет богоявленный?
Власы - как злато; брови - как эбен;
Чело - как снег. В звездах очей угрозы
Стрелка, чьим жалом тронутый - блажен.
Уст нежных жемчуг и живые розы
Умильных, горьких жалоб сладкий плен...
Как пламя - вздохи; как алмазы - слезы.
CLVIII
Куда ни брошу безутешный взгляд,
Передо мной художник вездесущий,
Прекрасной дамы образ создающий,
Дабы любовь моя не шла на спад.
Ее черты как будто говорят
