— Если у тебя есть немного рису, дай мне, пожалуйста, я сварю себе, — попросил он затем хозяина дома.
Старик поспешно принес все, что нужно, и Гора занялся приготовлением пищи. Поев, он сказал:
— Я поживу у тебя несколько дней.
Старик страшно взволновался, услышав это; он умоляюще сложил руки и сказал:
— Для меня было бы большим счастьем, если бы вы снизошли до этого. Но, бабу, мой дом находится под надзором полиции, и если они найдут вас здесь, трудно сказать, чем все это может кончиться.
— При мне полиция не посмеет никого тронуть… а если посмеет, то я сумею защитить тебя.
— Нет, нет, — умолял цирюльник. — Прошу вас, не делайте этого. Если за меня вступитесь вы, то я пропал. Ведь эти разбойники подумают, что я вас нарочно позвал к себе, чтобы иметь свидетеля против них. До сих пор мне удавалось держаться незаметно, но стоит мне попасться им на глаза, и житья здесь мне не будет. А если я уйду, то и всей деревне конец…
Гора вырос в городе, и ему было трудно понять, чего так боится старик. Он всегда воображал, что если твердо стоять за правду, то зло в конце концов будет обязательно побеждено. Чувство долга не позволяло ему покинуть на произвол судьбы беспомощных людей, попавших в беду. Но старик опустился перед ним на колени и слезно молил его:
— Господин, я понимаю, какая честь для меня, что вы, брахман, пожелали провести несколько дней у меня в доме, — то, что я прошу вас удалиться, очень нехорошо с моей стороны. Но я вижу, что вы действительно жалеете нас, только поэтому я и осмеливаюсь сказать вам: если вы, живя у меня в доме, попробуете заступиться за нас, полиция расправится со мною, лишь только вы уйдете.
Гора, рассерженный тем, что он принял за беспричинную трусость цирюльника, в тот же день к вечеру покинул деревню. Он даже испытывал отвращение при мысли, что ел в доме этого негодного вероотступника. Усталый и расстроенный, пришел он вечером в контору фабрики. Ромапоти там уже не было — он не теряя времени сразу же после обеда отправился в Калькутту.
Мадхоб Чаттерджи встретил Гору чрезвычайно почтительно и пригласил остановиться у него. Но Гора, все еще во власти своих гневных мыслей, резко сказал:
— Я у вас даже воды не напьюсь.
Изумленный Мадхоб осведомился о причине, и тут Гора обрушился на него с упреками, обвиняя в возмутительном поведении по отношению к крестьянам и в притеснении их. Сесть он наотрез отказался.
Тут же в конторе, развалившись на кушетке, сидел полицейский инспектор и курил трубку. Услышав запальчивые слова Горы, он выпрямился и грубо вмешался в разговор:
— А ты кто такой? Откуда взялся?
— А? Насколько я понимаю, это полицейский инспектор, — сказал Гора, не отвечая на вопрос, — твое поведение в Гхошпуре мне известно. Так вот, если ты не поостережешься…
— То что будет? Ты отдашь приказ перевешать всех нас? — с издевкой спросил инспектор и повернулся к своему приятелю. — Здорового наглеца удалось нам, кажется, зацапать. Я было думал, что это нищий, но ты только в глаза ему погляди!.. А? Эй, сержант!
Встревоженный Мадхоб поспешно подошел к полицейскому и, коснувшись его руки, сказал:
— Не горячись, инспектор! Ведь это благородный господин. Не надо его оскорблять.
— Хорош благородный! — вскипел полицейский, — Кто ему дал право набрасываться на тебя с руганью. Зачем он явился? Оскорблять нас, что ли?
— Но ведь в его словах есть доля истины, — елейным голосом возразил Мадхоб, — так чего уж тут сердиться? Я в наказание за грехи свои оказался на побегушках у англичан. Куда уж дальше идти? Ну, а разве это такое уж оскорбление — не в обиду тебе будь сказано — назвать полицейского инспектора дьявольским отродьем. Тигры затем и созданы, чтобы убивать и пожирать добычу, и никто не восхвалит их кротости. Ничего не поделаешь — каждый зарабатывает кусок хлеба как умеет.
Никто никогда не видел, чтобы Мадхоб вышел из себя, разве что это было ему на руку. Как угадаешь, кто может оказаться впоследствии полезным, а кто может наделать тебе гадостей. Поэтому он всегда взвешивал все «за» и «против», прежде чем оскорбить или обидеть кого-нибудь, и терпеть не мог зря тратить энергию.
— Вот что, господин, — сказал инспектор, обращаясь к Горе. — Мы сюда приехали по распоряжению губернатора и делаем то, что нам приказано. II, если вы хотите путаться не в свое дело, то неприятностей не оберетесь. Ручаюсь вам…
Гора молча вышел из комнаты. Мадхоб торопливо последовал за ним.
— То, что вы говорили, господин, сущая правда. Грязная у нас работа, ничего не скажешь. А уж что до этого мерзавца-инспектора, так с ним и сидеть-то рядом грех. Но теперь уж недолго мне терпеть. Поднакоплю денег дочери на приданое, а потом мы с женой поселимся в Бенаресе и посвятим себя служению богу. Мне и самому все это не знаю как надоело. Иногда просто руки на себя готов наложить… Но где же вы собираетесь ночевать сегодня? Оставайтесь у меня, поужинайте, выспитесь. Я вас устрою отдельно, даже тень этого разбойника не падет на вас.
Судьба наделила Гору завидным аппетитом, к тому же весь этот злополучный день он почти ничего не ел и был очень голоден. Однако возмущение его еще не улеглось, и он ни за что не мог бы остаться здесь.
— У меня неотложное дело, — сказал он Мадхобу.
— Разрешите мне хоть послать слугу с фонарем, чтобы он проводил вас, — настаивал тот.
Но Гора, не слушая его, быстро зашагал прочь.
Вернувшись в дом, Мадхоб сказал инспектору:
— А этот человек, вероятно, важная птица. На твоем месте я сразу же послал бы кого-нибудь к судье.
— Зачем?
— Предупредить его, что в наших краях появился какой-то бабу, который, по-видимому, собирает свидетелей по этому делу против полиции.
Судья Браунло совершал свою ежедневную вечернюю прогулку по берегу реки; его сопровождал Харан. Немного поодаль за ними следовала коляска — в ней ехала жена судьи с дочерьми Пореша-бабу.
Мистер Браунло снисходил до того, что устраивал иногда небольшие приемы, на которые приглашал наиболее уважаемых из своих знакомых бенгальцев, он же раздавал всегда награды на торжественном акте в местной школе. Если его просили почтить своим присутствием свадьбу в каком-нибудь богатом доме, он милостиво соглашался поскучать часок-другой. Не отказывался он даже от приглашений на представление джатр{184}. И, устроившись в удобном кресле, в течение некоторого времени терпеливо слушал песни, исполнявшиеся по ходу действия. В прошлом году, присутствуя на таком представлении в доме знакомого адвоката, он так восхитился сценой водоноса и подметальщицы, что даже попросил повторить ее.
Жена судьи была дочерью миссионера и любила собирать у себя за чашкой чая дам из миссии. Она основала в своем округе школу для девочек и заботилась о том, чтобы в этом учебном заведении не ощущалось недостатка в ученицах. Видя, как прилежно учатся дочери Пореша-бабу, она всегда хвалила их, и даже сейчас, когда они уехали в Калькутту, регулярно писала им и на рождество посылала в подарок книги религиозного содержания.
Ярмарка уже открылась. К ее открытию приехали Бародашундори с дочерьми, а также Харан-бабу, Шудхир и Биной. Всех их устроили в правительственных бунгало. Пореш-бабу, не любивший шума и суеты, остался один в Калькутте. Шучорита попыталась было добиться позволения остаться с ним, но Пореш считал, что долг требует принять приглашение судьи, и настоял, чтобы девушка поехала вместе со всеми. Было решено, что спектакль состоится через два дня, после торжественного обеда в доме судьи. На этот вечер должны были приехать комиссар и губернатор провинции с женой; кроме того, судья пригласил немало своих друзей-англичан из Калькутты и ее окрестностей. Приглашения были посланы некоторым «избранным» бенгальским бабу, причем ходили слухи, что для их угощения будет отведена специальная беседка, где будет подаваться чай, приготовленный поваром-брахманом.
За короткое время Харан-бабу сумел завоевать расположение судьи. Англичанин был поражен чистотой речи молодого человека, его познаниями в области христианства и даже спросил, почему он до сих пор не принял эту религию.
В этот вечер, прогуливаясь по набережной, они вели серьезную беседу о деятельности «Брахмо Самаджа» и о том, как лучше подойти к вопросу о реформе индуистской общины. И тут неожиданно со словами: «Good evening, sir!»[11] — перед ними предстал Гора.
Гора еще накануне пытался увидеться с судьей, но быстро убедился, что без взятки слугам преодолеть барьер, отделяющий его от англичанина, невозможно. Не желая поощрять этот позорный обычай, он решил подкараулить судью во время прогулки и поговорить с ним. Ни Харан-бабу, ни Гора и виду не подали, что они знакомы.
Неожиданное появление Горы удивило судью. Он не мог припомнить, чтобы ему встречался где-нибудь этот высокий, широкоплечий, здоровенный бенгалец. Да и цвет кожи у него был необычный для индийца. На нем была рубашка цвета хаки с широкими рукавами, грубое, запылившееся дхоти, в руке он держал бамбуковую трость, чадор был обмотан вокруг головы в виде чалмы.
