Следи за «Правдой», где будет обо мне статья, и за «Литературной газетой» — тоже статья и стихи.
Целую тебя тысячу раз твой и навечно твой
Павел.
P.S. «Нов<ый> мир» с «Бунтом» выйдет через две недели.
18 апреля 1933 г.
Москва.
22 марта 1934 г. Москва
Милая Галина!
Миллион раз собирался послать тебе письмо. Много раз садился писать и бросал, потому что чувствовал — выйдет сплошная мерзость (ведь как я перед тобой виноват!).
Галюсик, верь не верь — несмотря ни на что, я все-таки только одну тебя люблю, и рано или поздно (я постараюсь, поскорее) мы будем вместе.
Раза два я чуть не уехал к тебе, но договора, болезнь удерживали меня за плечи!
Галюсик, добрый мой, завтра 23го я иду в Оргкомитет и прошу командировать в Новосибирск. Может быть, вырвусь. Дорогая, я почти уверен, что выеду в Сибирь, но боюсь обещать наверное, мало ли что может случиться, — нечего волновать и мучить тебя зря.
В смысле денег, я, конечно, подлец. Пропиваю массу, а посылаю тебе мало. Пропойца несчастный. Сегодня послал тебе 150 р., на днях вышлю еще и, если смогу, то очень много.
Не сердись, Галина! Не изменяй мне, а то мне будет очень горько. Не обращай внимания на то, что я тебе не отвечаю, — пиши мне, я люблю и целую твои письма.
Как живет дорогая дочь моя Наталья Павловна? Скоро ли я поцелую ее в губки, ножки и ручки? Галька, милая, верь мне хорошему и не верь мне плохому. Я люблю тебя, Галька!
Пиши мне, торопи меня ехать к себе, я ведь тебя иногда и слушался.
Целую. Павел.
22 марта 34 г.
Москва.
<На половинке листа>: Мои советы: <Оторвано>
<Нарисован профиль П. Вас. ручкой>: Это не я (автопортрет!).
Мы, Павел Васильев, любим Галину!
17. БРИГАДЕ ПИСАТЕЛЕЙ В ТАДЖИКИСТАНЕ
30 апреля 1934 г. Сталинабад
Прошу бригаду не исключать меня из своего состава за безобразный скандал, который я учинил в присутствии товарищей Лахути и Айни в момент сильнейшего опьянения и который имел политическую окраску.
Глубоко раскаиваюсь в этом поступке, недостойном писателя Советского Союза, и даю твердое обещание, что это в последний раз.
Приношу лично глубокое извинение тов. Лахути и тов. Айни. Думаю, что товарищи поверят мне в том, что я совершенно искренне и навсегда хочу прекратить свое хулиганское поведение, являющееся следствием разнузданного пьянства.
30 апреля, 34 год.
Павел Васильев Сталинабад
После 22 июня 1934 г. Москва
Глубокоуважаемый Алексей Максимович!
Я вполне понимаю всю серьезность и своевременность вопроса о быте писателей, который Вы поставили в Вашей статье «О литературных забавах».
Меня лично Ваша статья заставила глубоко задуматься над своим бытом, над своим творчеством и над кругом интересов, которые до сих пор окружали меня и меня волновали.
Я пришел к выводу, что должен коренным образом перестроить свою жизнь и раз навсегда покончить с хулиганством, от которого, как правильно Вы выразились, до фашизма расстояние короче воробьиного носа. Свою перестройку я покажу на деле.
Но, Алексей Максимович, в письме, которое Вы публикуете в своей статье, неизвестный автор называет меня прямо политическим врагом. Это глубоко неправильно и голословно. Имея в своих произведениях отдельные идеологические срывы, политическим, т. е. сознательным, преднамеренным и расчетливым врагом советской власти и литературы я не являлся и никогда являться не буду.
Вы, Алексей Максимович, человек, окруженный любовным и заботливым дыханием всей нашей великой страны, человек, вооруженный неслыханным в мире авторитетом, больше, чем кто-либо другой, поймете, что позорная кличка «политический враг» является для меня моей литературной смертью.
Большинство литераторов и издателей поняли Вашу статью как директиву не печатать и изолировать меня от общественной работы.
Отдельные же конъюнктурщики, типа Льва Никулина, уже торопятся к слову «политический враг» прибавить и другие, вроде «антисемит».
Я думаю, Алексей Максимович, что такая заклевывательная кампания вовсе не соответствует Вашим намереньям, что Вы руководитесь другими чувствами и что мне открыты еще пути к позициям настоящего советского поэта.
Павел Васильев
1934 г. Июнь.
До 12 июля 1934 г. Москва
Глубокоуважаемый Алексей Максимович!
Ваша статья «О литературных забавах» подняла важный и неотложный вопрос о быте писателя.
Я хочу, Алексей Максимович, со всей искренностью и прямотой рассказать Вам, какое впечатление эта статья произвела на меня и о чем заставила задуматься.
Советская общественность не раз предостерегала меня от хулиганства и дебоширства, которое я «великодушно» прощал себе. Но только Ваша статья заставила меня очухаться и взглянуть на свой быт не сквозь розовые очки самовлюбленности, а так, как полагается, — вдумчиво и серьезно.
Стыдно и позорно было бы мне, Алексей Максимович, если бы я не нашел в себе мужества сказать, что да, действительно, такое мое хулиганство на фоне героического строительства, охватившего страну, и при условии задач, которые стоят перед советской литературой, — является не «случаями в пивной», а политическим фактором. От этого хулиганства, как правильно Вы выразились, до фашизма расстояние короче воробьиного носа. И плохо, если здесь главным обвинителем будет советская общественность, а не я сам. Ибо ни партия, ни страна не потерпят, чтобы за их спиной дебоширили и компрометировали советскую литературу отдельные распоясавшиеся писатели.
Не время! Мы строим не «Стойло Пегаса», а литературу, достойную нашей великой страны.
И Вы, Алексей Максимович, поступили глубоко правильно, ударив по мне и по тем, кто следовал моему печальному примеру.
Сознаюсь, я оказал влияние на отдельных поэтов из рабочего молодняка, как, например, на Смелякова. Я думаю, что Ваша статья отбила у них охоту к дальнейшим подражаниям и, кроме пользы, ничего не принесла.
Мне же нужно круто порвать с прошлым. Я прошу Вас, Алексей Максимович, считать, что этим письмом я обязываюсь раз и навсегда прекратить скандалы и завоевать право называться советским поэтом.
Алексей Максимович! Мне, конечно, трудно рассчитывать на Ваше доверие. Но так как я, повторю, я пишу это письмо с полной искренностью, я хотел бы прибавить ко всему сказанному еще несколько слов.
Имея значительные идеологические срывы в своих произведениях, я никогда не являлся и не буду являться врагом советской власти.
Это — независимо от мнений «поклонников» моего таланта и его врагов.
Это — я не раз докажу на деле.
Павел Васильев.
После 1 сентября 1934 г. Москва
Дорогой Крученых.
Только что прошедший Всесоюзный Съезд писателей замечателен тем, что подчеркнул рост советской литературы, как вширь, так и вглубь. Теперь стало особенно ясно то обстоятельство, что мы стоим на этапе, в котором советская литература стремится и приобретает максимум разнообразных творческих направлений, оставляя в своем сердце единственный смысл — работу на социализм. Этот этап объединяет самых разнообразных подлинных художников под знаме<не>м социализма и отрицания всякой халтуры, бездарности и творческого кретинизма. Соревнуясь и «враждуя» в смысле творческих методов, мы все стремимся к одной цели.
Именно поэтому мне кажется странным то, что Вы — подлинный революционер слова, неугомонный словотворец, фантаст слова, поэт, элементы творчества которого благотворно вошли в революционную литературу нашей страны, начиная с самого В. Маяковского и кончая таким прозаиком, как Артем Веселый, Вы молчите и не выступаете на трибунах наших газет и журналов, в то время как на них часто находит себе место самая отъявленная профанация искусства — поэзии, в частности.
Лично мне, поэту, как раз стоящему очень далеко от Ваших творческих принципов, кажется очень странным распространяемое различными литературными недомерками мнение о том, что Вы, дескать, голый фокусник, голый заумник, которого не поймут массы, который этим массам не нужен, и т. д., и т. д.
Я знаю, что Вы гордец и, пожалуй, сами не захотели бы стать в один ряд с подобными «реалистами» и сплетниками от литературы. Лучшая часть советской поэзии помнит Ваши первые выступления вместе с Хлебниковым, Бурлюком и Маяковским, Ваши злобные и откровенные плевки в морду «мещуры», Ваши опустошительные футуристические набеги на Северянина и Кº.
Многие Ваши открытия и мнения стали аксиомами в творческой практике современной поэзии.
