87
Речь идет о Московском благородном собрании, которое помещалось в здании, построенном архитектором М. Ф. Казаковым в 80-х годах XVIII в. (ныне Дом Союзов). Здесь давались балы и маскарады.
Лермонтов воспроизводит здесь действительный факт. В раннем детстве его волновала и до слез трогала музыка. В 1830 г. Лермонтов записал в одной из своих тетрадей: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, по уверен, что, если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать» (наст. изд., т. IV).
Сцена IV. В этой сцене отразились университетские впечатления Лермонтова. Характеризуя Москву, В. Г. Белинский впоследствии специально останавливался на огромном значении Московского университета в жизни Москвы и всей России. «В Москве находится не только старейший, но и лучший русский университет, привлекающий в нее свежую молодежь изо всех концов России», – писал он (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. VIII. М., 1955, с. 404). Лермонтов учился в университете в одно время с В. Г. Белинским, Н. В. Станкевичем, А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, Н. М. Сатиным, Н. И. Сазоновым, С. М. Строевым, И. А. Гончаровым и другими – в пору, когда в широко распространенных студенческих кружках горячо обсуждались философские, социальные, политические и литературные проблемы. Один из таких кружков изображен Лермонтовым в сцене IV. Писатель воспроизвел здесь некоторые черты своего студенческого окружения, той группы молодежи, которая в высшем обществе Москвы получила прозвание «la bande joyeuse» – «веселая шайка» (см.: Н. Л. Бродский. М. Ю. Лермонтов. Биография, т. I. М., 1945, с. 278–296). Вполне вероятно, что в лице студента Заруцкого Лермонтов изобразил своего товарища А. Д. Закревского – весельчака, остроумного собеседника, страстного любителя поэзии Лермонтова. Закревский живо интересовался историей и свои общественные идеалы выразил с наибольшей полнотой в статье «Взгляд на русскую историю» (Телескоп, 1833, ч. 17, № 20, с. 489–504, подпись «А. З.»). В этой статье он защищал мысль о национальной самобытности России и ее высокой исторической миссии. Особенное значение в русской истории он придавал Отечественной войне 1812 г. «1812 год есть начало самобытной, национальной жизни России», – писал он (Телескоп, 1833, ч. 17, № 20, с. 490). Ср. заключительный монолог Заруцкого в сцене IV.
Черт побери! (Франц.).
Речь идет о драме «Разбойники» Шиллера в переделке Н. Н. Сандунова. Вольный перевод этой драмы, осуществленный Сандуновым еще в 1793 г., в течение ряда лет шел на петербургской и московской сценах и, очевидно, приспосабливался к условиям императорских театров. Лермонтов иронизирует над попытками «переделать» драму Шиллера в угоду требованиям театральной администрации. Свое отрицательное отношение к переделкам творений великих драматургов, искажающим их смысл и создающим превратное впечатление о художественных достоинствах оригинала, Лермонтов высказал и в письме к М. А. Шан-Гирей 1830 г. (см.: наст. изд., т. IV). Переделка «Разбойников», которую дирекция императорских театров предпочитала подлинному произведению Шиллера, возмущала современников Лермонтова. С. Т. Аксаков писал о постановке «Разбойников» на московской сцене в 1829 г.: «Плод разгоряченного воображения юного Шиллера, еще не знавшего ни драматического искусства, ни света, ни людей… дается на русской сцене – в сокращенном виде!.. Рука, которая поднялась на Шиллера, не необходимостью была на то подвигнута: если б исключили сцены или выражения, противные строгой нравственности, вредные в каком-нибудь отношении, по крайней мере признанные такими, это дело другое, а то просто: показалась пиеса длинною, действующие лица болтливыми – и трагедию сократили» (С. Т. Аксаков. Собрание сочинений, т. III. М., 1956, с. 464). Театральная администрация, однако, предпочитала искаженный текст пьесы подлинному тексту Шиллера не только «для бенефисных спекуляций», как полагал Аксаков. Она руководствовалась при этом в значительной степени цензурными соображениями.
Замечательный русский трагический актер П. С. Мочалов был кумиром московской студенческой молодежи; его мастерство высоко ценили Белинский и Герцен (см. выше, с. 577). На примере исполнения Мочаловым роли Карла Моора Белинский, подобно Лермонтову, доказывая преимущество творческого метода Мочалова перед манерой петербургского трагика В. А. Каратыгина (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. I. М., 1953, с. 184–186). Вместе с тем, подобно Лермонтову, Белинский отмечал как существенный недостаток Мочалова «неровность» его игры, неумение всегда в полной мере владеть собой: «Со дня вступления на сцену, привыкши надеяться на вдохновение, всего ожидать от внезапных и волканических вспышек своего чувства, он всегда находился в зависимости от расположения своего духа: найдет на него одушевление – и он удивителен, бесподобен; нет одушевления – и он впадает не то чтобы в посредственность – это бы еще куда ни шло – нет, в пошлость и тривиальность… Вот в такие-то неудачные для него спектакли и видели его люди, имеющие о нем понятие как о дурном актере. Это особенно приезжие в Москву, и особенно петербургские жители» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. X. М., 1956, с. 390–391). Об этой же особенности игры Мочалова писал Герцен: «Он знал, что его иногда посещает какой-то дух, превращающий его в Гамлета, Лира или Карла Моора, и поджидал его» (А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, т. XVII. М., 1959, с. 269).
Здесь Лермонтов вводит в пьесу как «фантазию» Арбенина строфы (1, 2 и 5) из своего стихотворения «1831-го июня 11 дня», написанного независимо от драмы «Странный человек». Отдельные строки этого стихотворения в драме «Странный человек» несколько отличаются от текста стихотворения «1831-го июня 11 дня» (см.: наст. изд., т. I, с. 167–168).
Стихотворение, очевидно, специально написано для драмы «Странный человек».
«Сну» (Англ.).
Здесь с некоторыми изменениями в тексте приводится стихотворение Лермонтова «Видение» (см.: наст. изд., т. I, с. 189–190).
Исполнение на сцене драмы «Коварство и любовь» Шиллера с П. С. Мочаловым в роли Фердинанда вызывало горячий энтузиазм московского студенчества и передовой, демократически настроенной публики. «Я помню, как он исполнял роль Фердинанда в поре своей молодости, искренний пыл которой обнаруживался и в сценах нежной любви, и в сцене отчаянной ревности. Мы, студенты, знали почти наизусть всю эту роль», – вспоминал один из зрителей той поры (цит. по: Б. Алперс. Актерское искусство в России, т. I. M.–Л., 1945, с. 379). Волнение Натальи во время спектакля Арбенин истолковывает как явный признак ее духовного родства с ним. В дальнейшем жизнь разбивает эту иллюзию героя. Замечательно сходство этого момента драмы Лермонтова с одним из эпизодов «Дворянского гнезда» Тургенева. Студент Московского университета Лаврецкий на основании впечатления, которое производит игра Мочалова на юную красавицу, делает поспешный вывод о благородстве и независимости ее натуры, вывод, в котором ему приходится затем горько разочароваться (см.: И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати восьми томах. Сочинения в пятнадцати томах, т. VII. M.–Л., 1964, с. 166 и далее).
В изображении ужасов крепостного права отразились личные впечатления и воспоминания поэта о жестокостях пензенских помещиков, соседей его бабушки по имению (см.: В. С. Нечаева. В. Г. Белинский. Начало жизненного пути и литературной деятельности. М., 1949, с. 307–326; А. Храбровицкий. Дело помещицы Давыдовой. – В кн.: Литературное наследство, т. 57. М., 1951, с. 243–247). Реальная основа изображенных в «Странном человеке» событий и общая антикрепостническая направленность драмы явились источником близости ее к трагедии В. Г. Белинского «Дмитрий Калинин», написанной незадолго до «Странного человека», в конце 1830 г. Лермонтов мог знать драму Белинского, которая в рукописи ходила среди студентов Московского университета, однако документально факт знакомства Лермонтова с этим произведением не подтвержден. Как и Лермонтов, Белинский стремился изобразить действительное положение крестьян, опираясь на свои наблюдения над жизнью крестьян Чембарского уезда. Пензенской губернии, где он провел детство. Сообщая отцу о возможности скорого опубликования своего драматического произведения, Белинский писал: «Вы в нем увидите многие лица, довольно Вам известные» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. XI. М., 1956, с. 46). На «полное тождество идей у обоих студентов и начинающих писателей» – авторов «Дмитрия Калинина» и «Странного человека» – обратил внимание уже П. А. Висковатов (см.: Сочинения М. Ю. Лермонтова, первое полное издание, под редакцией П. А. Висковатова, в шести томах, т. VI. М., 1891, с. 123–125). Сопоставление драм было также сделано С. А. Венгеровым (см.: Полное собрание сочинений В. Г. Белинского, под редакцией С. А. Венгерова, т. I. СПб., 1900, с. 133–136).
