Александр Перфильев - Стихи

Вечер трав томительной истомой
Постучался в памяти окно.
Мы знакомы или не знакомы,
Встретились сейчас или давно?

Но об этом думать я не буду,
Хорошо не думать ни о чем.
Ты, подобно маленькому чуду,
Расцвела в сознании моем.

Завтра будешь снова настоящей,
Будничной, такой же, как и все,
Но сегодня ты — цветок дрожащий,
Что сверкает на твоей косе.

Ты меня волнуешь в этот летний,
В этот ясный, теплый вечер трав…
Завтра, может быть, начнутся сплетни,
Мы уйдем, друг друга потеряв…

Будут будни сумрачны и грубы,
Ты поплачешь, я опять смолчу.
Но сейчас… скорей дай мне губы…
Будь со мною… я тебя хочу!

Весна не рдеет златокудро,
Лишь осень в золоте всегда.
Так сердце не бывает мудро,
Так ум не греет никогда.

Но нет тоскливее горений,
Тревожней дня, больнее сна,
Когда для ткани предвесенней
Канва осенняя дана.

Тогда ничто не златокудро,
Ничто не в силах зеленеть…
Жаль сердцу, что оно не мудро,
Уму, что он не в силах греть.

Вот еще миновала ступень:
С нашей жизни мы сходим, как с башни:
Жаль тебя мне, сегодняшний день —
Ты не будешь таким, как вчерашний…

Так мы сходим, как будто шутя,
Постепенно душой холодея —
Ни о ком, ни о чем не грустя,
Никого, ничего не жалея…

Так и надо… а может быть, нет.
В мутной бренности жизненных странствий
Это все — колебанья планет
В бесконечном воздушном пространстве.

Всем дана эта тихая пристань —
Те ее называют семьей,
Сладко думать, что вечером мглистым
Кто-то близкий вздыхает с тобой…

А иные в смиренном постриге
Скорбный дух отдают Купине…
Есть открывшие истину в книге,
Есть нашедшие правду в вине…

Но у каждого час откровенья,
Всплеск души, очарованный миг —
У того, кто возносит моленья,
У того, кто к стакану приник…

И в положенный час семьянину
Ты даруешь свою благодать…
Только мне, недостойному сыну
Ни к каким берегам не пристать…

Высоко, далеко до Алтая;
В горных кручах дорога трудна.
А вверху — благодать снеговая:
Вышина, ширина, тишина.

В целомудрии этого снега,
В этом небе — всех в мире синей
Утомленное время с разбега
Гасит вспышки нерадостных дней.

Добежит и замрет на пороге
От слепящей его белизны,
Омывая спаленные ноги
Несравненной водой тишины.

Печальная ладья усталых муз,
Бегущая от бодрых восклицаний
По горестному руслу отрицаний
И я к тебе раздумьями влекусь.

Но, увлекаемый, не отрекусь
От высей гор и тихих звезд мерцаний,
Откуда мир достоин созерцаний,
Освобожденный от ненужных уз.

И вечный раб земного притяженья,
В час горечи, тоски и униженья
Я забывать не должен никогда,

Что горечь лишь подчеркивает сладость,
И грусть дана, чтоб ярче видеть радость,
И слово «нет» для утвержденья «да».

Проводи меня, сыграй расстанную,
На прощанье песней душу тронь.
Пусть как прежде, грустью несказанною
Запоет гармонь.

Под рукой твоей запляшут клапаны
В переливах нежных и лихих.
Отчего глаза твои заплаканы,
А мои — сухи?

Что ж тоскуешь, жизнь свою нескладную
На кусочки мелкие дробя?
Может быть, гармонь твою трехрядную
Я люблю сильнее, чем тебя!

Отошли сирень, жасмин и снова
Источают липы душный мед…
Я опять их запахом взволнован,
Неуклонно, с детства, каждый год.

Каплет мед в осиротелый улей
Ничему не верящей души.
Так со мною каждый год в июле,
Все равно — в столице, иль в глуши.

Очевидно, нужно для чего-то
Чтоб копился летом этот мед.
Может быть, наполненные соты
В самом деле кто-нибудь найдет.

Как взволнован будет этот путник;
Сердце — соты, мед души — Глагол.
Этот мед струится не для трутней…
Он струится для рабочих пчел.

Бормочешь ты в кроватке: да-да-да,
А узелочек сна еще завязан.
Нетающие детские года,
Ваш чистый сон не может быть рассказан.

А мы живем и ждем, и видим сны,
Которые печальней всякой яви,
А те из них, что радостью даны,
Мы никому рассказывать не вправе.

И стоя у потухшего жилья,
Как лишний и враждебный соглядатай,
Лишь сыну моему поверю я,
Как голосу живого бытия,
Еще не омраченному утратой.

Простая жизнь, как черствый ломоть хлеба,
Как запах клевера, как сена рыхлый стог.
Над нами русское скупое небо,
И грусть полей, и глинозем дорог.

Трясет на кочках старая телега,
В ней проволокой скрученная ось…
Пускай трясет и дребезжит от бега,
До хутора дотащимся, небось.

Трюх-трюх — рысит усталая кобыла,
С рожденья не видавшая скребка…
Все это так столетиями было,
Все это так привычно, как тоска.

Пусть черств наш хлеб и жребий скуп и черен,
Не сгинет Русь, ее спасут, небось,
Телеги старой проржавевший шкворень,
Да проволокой скрученная ось.

Мерцанье свечек, нежный запах хвои
Струящийся, как ладан панихид…
Я в этот вечер быть не мог с тобою,
Душа моя с покойной говорит.

Я чувствую — она в окно стучится,
Уставшая любить и жить, и петь,
Печальная, подстреленная птица,
Которую я не хотел согреть.

И ты грустна в рождественские эти
Усталые, пустые вечера,
И ты хоронишь многое на свете,
И отдаешь «сегодня» за «вчера»…

Но и сегодня скоро прошлым станет
И будет грусть еще больней опять!
Ведь сердце никогда не перестанет
За прошлое «сегодня» отдавать.

И я уйду, навек простясь с тобою,
И ты уйдешь из скучных этих дней,
Останется лишь небо голубое,
Мерцанье свечек, мягкий запах хвои
И счастье тусклое чужих для нас людей.

Что ж пожелать тебе, моя родная?
С улыбкой грустною ты повторишь: «ну, что?»
Пускай печаль рождественская, тая,
Как все на свете, отойдет в ничто…

Все, все проходит — радость и страданья,
И никому ничем нельзя помочь…
Пусть будут так нежны воспоминанья,
Как наша грусть в рождественскую ночь.

Года идут… и мы не молодеем,
Белеет ранний пепел на висках.
Но старят нас не годы, а тоска,
Которую забыть мы не умеем.

В прошедшее глядя издалека,
Мы иногда душою просветлеем,
О чем то вспомним, нежно пожалеем,
А жизнь идет, как мутная река.

В ней все сольется — радости, страданья,
Обломки счастья — глиняного зданья,
Скатившиеся с горных берегов,

И в бледном свете нового свиданья
Целуем в губы мы воспоминанья,
И обнимаем первую любовь…