Шарль Бодлер - Цветы зла

На каменных стенах святых монастырей
В картинах Истину монахи раскрывали;
Святые символы любовью согревали
Сердца, остывшие у строгих алтарей.

В наш век забытые, великие аскеты
В века, цветущие посевами Христа,
Сокрыли в склепный мрак священные обеты
И прославляли Смерть их строгие уста!

— Монах отверженный, в своей душе, как в склепе,
От века я один скитаньям обречен,
Встречая пустоту и мрак со всех сторон;

О нерадивый дух! — воспрянь, расторгни цепи,
Презри бессилие, унынье и позор;
Трудись без устали, зажги любовью взор.

Моя весна была зловещим ураганом,
Пронзенным кое-где сверкающим лучом;
В саду разрушенном не быть плодам румяным —
В нем льет осенний дождь и не смолкает гром.

Душа исполнена осенних созерцаний;
Лопатой, граблями я, не жалея сил,
Спешу собрать земли размоченные ткани,
Где воды жадные изрыли ряд могил.

О новые цветы, невиданные грезы,
В земле размоченной и рыхлой, как песок,
Вам не дано впитать животворящий сок!

Все внятней Времени смертельные угрозы:
О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак,
Высасывая кровь, растет и крепнет Враг.

О если б в грудь мою проник,
Сизиф[25], твой дух в работе смелый,
Я б труд свершил рукой умелой!
Искусство — вечность, Время — миг.[26]

К гробам покинутым, печальным,
Гробниц великих бросив стан,
Мой дух, гремя как барабан,
Несется с маршем погребальным.

Вдали от лота и лопат,
В холодном сумраке забвенья
Сокровищ чудных груды спят;

В глухом безлюдьи льют растенья
Томительный, как сожаленья,
Как тайна сладкий, аромат.

Я прожил много лет средь портиков широких,
Что в бликах солнечных торжественно горят;
Как в сумраке пещер базальтовых, глубоких,
Я полюбил бродить под сенью колоннад.

Волной колышима, лазурь небес далеких
И догорающий в моих зрачках закат,
И полнозвучный рев и звон валов высоких
Одной гармонией ласкали слух и взгляд.

Я прожил много лет, покоем восхищенный,
Среди лазури волн и пышной красоты,
С толпой моих рабов, нагой и умащенной;

Зной охлаждающих широких пальм листы
Заботливо рабы над головой качали,
Но тайных ран души, увы, не облегчали.

Пророческий народ с блестящими зрачками
В путь дальний тронулся, влача своих детей
На спинах, у сосцов отвиснувших грудей,
Питая алчность губ роскошными дарами;

Вслед за кибитками, тяжелыми возами,
Блестя оружием, бредет толпа мужей,
Грустя о призраках первоначальных дней,
Блуждая в небесах усталыми глазами.

Навстречу им сверчок, заслышав шум шагов,
Заводит песнь свою из чащи запыленной;
Кибела стелет им живой ковер цветов,

Струит из скал ручей в пустыне раскаленной,
И тем, чей взор проник во мглу грядущих дней,
Готовит пышный кров средь пыли и камней.

Свободный человек, от века полюбил
Ты океан — двойник твоей души мятежной;
В разбеге вечном волн он, как и ты, безбрежный,
Всю бездну горьких дум чудесно отразил.

Ты рвешься ринуться туда; отваги полн,
Чтоб заключить простор холодных вод в объятья,
Развеять скорбь души под гордый ропот волн,
Сливая с ревом вод безумные проклятья.

Вы оба сумрачны, зловеще-молчаливы.
Кто, человек, твои изведал глубины?
Кто скажет, океан, куда погребены
Твои несметные богатства, страж ревнивый?

И, бездны долгих лет сражаясь без конца,
Не зная жалости, пощады, угрызений,
Вы смерти жаждете, вы жаждете сражений,
Два брата страшные, два вечные борца!

Вот к подземной волне он, смеясь, подступает.
Вот бесстрашно обол свой Харону швырнул;[28]
Страшный нищий в лицо ему дерзко взглянул
И весло за веслом у него вырывает.

И, отвислые груди свои обнажив,
Словно стадо загубленных жертв, за кормою
Сонмы женщин мятутся, весь берег покрыв;
Вторят черные своды протяжному вою.

Сганарелло[29] твердит об уплате долгов,
Дон Луис[30] указует рукой ослабелой
Смельчака, осквернившего лоб его белый,
Мертвецам, что блуждают у тех берегов.

Снова тень непорочной Эльвиры[31] склонилась
Пред изменником, полная тихой мольбой,
Чтобы вновь сладость первых речей засветилась,
Чтоб ее подарил он улыбкой одной.

У руля, весь окован железной бронею,
Исполин[32] возвышается черной горой,
Но, на шпагу свою опершися рукою,
За волною следит равнодушно герой.

В век Теологии, когда она взросла,
Как сеть цветущая, и землю оплела
(Гласит предание), жил доктор знаменитый.
Он свет угаснувший, в бездонной тьме сокрытый,
На дне погибших душ чудесно вновь зажег,
И горний путь пред ним таинственно пролег,
Путь райских радостей и почестей небесных
В обитель чистых душ и духов бестелесных.
Но высота небес для гордых душ страшна,
И в душу гордую вселился Сатана:
«Иисус, — вскричал мудрец, — ты мною возвеличен,
И мною ж будешь ты низвергнут, обезличен:
С твоею славою ты свой сравняешь стыд, —
Как вид зародыша, смешон твой станет вид!»

Вскричал — и в тот же миг сломился дух упорный,
И солнца светлый лик вдруг креп задернул черный,
И вдруг в его мозгу хаос заклокотал;
Затих померкший храм, где некогда блистал
Торжественный обряд святых великолепий;
Теперь все тихо в нем, навек замкнутом склепе.
И он с тех пор везде блуждает, словно пес;
Не видя ничего вокруг, слепой от слез,
Блуждая по лугам, навек лишенный света,
Не отличает он в бреду зимы от лета,
Ненужный никому и мерзостный для всех,
У злых детей одних будя веселый смех.

Вся, как каменная греза, я бессмертна, я прекрасна,
Чтоб о каменные груди ты расшибся, человек;
Страсть, что я внушу поэту, как материя, безгласна
И ничем неистребима, как материя, вовек.

Я, как сфинкс, царю в лазури, выше всякого познанья,
С лебединой белизною сочетаю холод льда;
Я недвижна, я отвергла беглых линий трепетанье,
Никогда не знаю смеха и не плачу никогда!

Эти позы, эти жесты у надменных изваяний
Мною созданы, чтоб душу вы, поэты, до конца
Расточили, изнемогши от упорных созерцаний;

Я колдую, я чарую мне покорные сердца
Этим взором глаз широких, светом вечными зеркальным,
Где предметы отразились очертаньем идеальным!

Не вам, утонченно-изящные виньеты,
Созданье хрупкое изнеженных веков,
Ботфорты тощих ног, рук хрупких кастаньеты,
Не вам спасти мой дух, что рвется из оков;

Пусть Гаварни[34] всю жизнь поет свои хлорозы[35] —
Когда б за ним их хор послушный воспевал
Меж вами, бледные и мертвенные розы,
Мне не дано взрастить мой красный идеал.

Как черной пропасти, моей душе глубокой
Желанна навсегда, о леди Макбет, ты,
И вы, возросшие давно, в стране далекой

Эсхила страшного преступные мечты,
И ты, Ночь Анджело[36], что не тревожишь стана,
Сосцы роскошные отдав устам Титана[37]!