обложные и затяжные дожди случаются, но уже гораздо позже – в разделе между окончательным исходом лета и наступлением сумрачной, всё усыпляющей осени, с её холодами по ночам и непрекращаемой даже при ветре сыростью на протяжении нескольких суток, а то и недель. Только изредка в такую пору выдаются дни ясные и тёплые, по-настоящему летние, как бы для того, чтобы всему вокруг отчётливее помнилась летняя здешняя благодать, и одним из них был как раз день текущий, на который приходилась вот эта, спонтанно задуманная прогулка.
Мысленно коснувшись местных погодных особенностей, Алекс ощутил резко подступавшее недовольство собой. Перемены такого рода всегда становились у него началом обычной, неостановимой внутренней работы, душевного действия, устремляемого в одно-единственное – в творчество, к чему он уже успел приобщиться и в нынешнее утро, тем самым пересиливая одолевавшую и беспокоившую его хандру. Теперь это состояние отвлечённой раздумчивости казалось ему неуместным. Но не из-за того, что им заслонялось живое и открытое присутствие юной и привлекательной провожатой.
Алексу представилось довольно странным, почему он как бы напрочь забыл о вчерашнем дне, времени его нахождения в поездке, по дороге сюда, в эту усадьбу. Путешествие ведь было не из приятных. Только от главного, губернского тракта оно растянулось от рассвета до наступавших вечерних сумерек, хотя на эту часть дороги могло хватить не больше пяти-шести часов.
Неприятности начались почти сразу же, при свороте на нужный просёлок, и они преследовали его в продолжение почти всего отрезка пути к усадьбе; естественно, это не могло не сказываться на настроении.
То понадобилось поменять одну из лошадей, у которой истрескивались копытные роговища и на одной из ног, после того как лошадь оступилась, пройдясь по глубокой каменистой дорожной выбоине, эта уязвимая часть её уже начинала кровавиться, и животное захромало; оно было выпряжено, однако в примыкавших к дороге полузаброшенных поселениях замены подобрать не представилось возможным, и добираться надо было в неполной упряжке до станции на почтовом тракте, пролегавшем, кстати, впрямую к Лепкам, и пока что невдалеке от просёлка, по которому кибитке следовало ехать по назначению, а удачей при этом было хотя бы то, что времени на сворот с выбранного основного пути ушло не так чтобы много; потом ослабла рессора, так что потребовалось остановиться для её починки в каком-то хуторе с самой примитивной запущенной кузницей и полунемым, ленивым, злым и притворявшимся ничего не смыслящим кузнецом, кажется, единственным на весь тамошний околоток; ещё одна остановка и опять у кузницы, уже в другом месте, была связана также с устранением неполадки в ходовой части фуры, а именно – с проковкой разошедшегося колёсного обода; очередной большой помехой стал неожиданный ураганный ветер, вместе с которым с неба выронился такой плотный ливень, что он сразу превратил дорогу в топкую склизь.
Особенно утомляющими и неприятными были минуты, когда падающая холодная водяная стена застилала глаза и вознице, укутанному в накидку, из-за чего фигура его, в дымке от крошева падавших на неё струй, представлялась обеспредмеченной, безликой и какой-то устрашающей, и лошадям, само собой, и едущему пассажиру со слугой, пытавшимся хоть что-нибудь рассмотреть сквозь тусклое, заливаемое дождевою влагой оконце. А ливень всё не переставал; не убавляясь, он быстро проникал вовнутрь сквозь войлок фуры, по её бокам и задней части, сначала в каплях, а вскоре обозначаясь в этих местах уже крупными, быстро набухавшими сырыми пятнами; сюда снаружи потоки шумно устремлялись с покрытого кожею верха, словно в него ввинчиваясь, стуча по нему и как-то по-бесовски крутясь на нём и разлетаясь целыми тяжёлыми выплесками, опадавшими книзу, и в этом-то хаосе нужно было то и дело или останавливаться, или ехать очень медленно, преодолевая расстояние почти наощупь.
И ещё одна задержка, при том самом дожде: у захудалого селища, у его крайней избы, подступавшей прямо к тесной дороге с залитыми водой выбоинами и колеями, кибиткой зацепило тяжеленную полузаваленную на проезжую часть плетёную изгородь, и ею был подёрнут и смещён облучок, вследствие чего на торчавшие в разные стороны иссохшие, но теперь уже намокшие и скользкие ветловые прутья, а через них – в топкую огородную грязь неловко слетел возница, и у него на руках и на груди образовались кровавые содранности и произошёл сильный ушиб ключицы…
За какую-то версту от этого злополучного места истерзанная сыростью дорога неожиданно осталась наконец позади: запряжка въезжала на сухую, не затронутую дождём территорию.
Находясь уже вблизи Неееевского, Алекс, испытавший до этого естественные приступы путевого раздражения, чувствовал себя почти успокоенным и даже удовольствовался этим своим состоянием.
Всё вместе взятое, то, что оставалось уже осуществлённой частью путешествия, вскоре оказалось решительно отодвинутым далеко на сторону встречей с Мэртом. Сейчас впечатления от встречи и от расставания с ним, как и часы назад, всё так же прочно и успокоительно удерживались в Алексовой натуре, наполняя её светом необъятного золотистого умиротворения и счастья, так что в момент забылось и набежавшее как бы случайное недовольство собой, сцепленное с передрягами предыдущего дня. На душе становилось приятно, легко, свежо, теплотно; она была способна искриться и таять в радости и внутреннем тихом увеселении.
Забывались и те движения непонятной тревожности и подавленности, какие хоть и с усилием и не полностью, но были смяты новыми удачными строчками стихов, а вслед за ними – началом этой простой и успокоительной прогулки. Загадочное потемнение в чувственности отодвигалось за края сознания.
Алекс прислушивался к застенчивому, сбивчивому говорку спутницы, любовался ею.
На ней была слегка приталенная, серая с рябинками, лёгкая жилетка с отложным воротничком, одетая навыпуск, имевшая незначительный, но эффектный вырез у подбородка, и длинная просторная юбка, однотонная, цветом темнее, в складках, доходившая почти до земли. На отворотах, рукавах и по низу жилетки жгутиками тянулись голубоватые и бледно-розовые нашивы, контрастно выделявшие мягкую домашнюю цветовую гамму верхнего одеяния. Упругие полные груди медленно и уже почти по-женски томно покачивались при ходьбе или при глубоком вздохе, подчёркивая безупречную форму бюста провожатой. Спину украшала толстая увесистая каштановая коса, которая также была в движении, медленно-приятно мотаясь из стороны в сторону, что побуждало обращать внимание одновременно и на мощный таз, ещё без выраженной женской мускулистости и убывающей упругости, а совсем девичий. Ступни ног, одетые в мягкую низкую обувку из тонкой желтоватой байки домашнего изготовления, видны не были.
Обувка не казалась ни новой, ни заношенной. Наверняка она использовалась только для редких выходов, так как обычно, за исключением зимнего времени, дворовым девкам, как и всем крепостным, полагалось управляться по хозяйству и на гуляньях если
