то ела,
то в окно пустое глядела.
А жизнь как-то не торопилась
отвечать на «Ты б отпустила!
и не мучила ежедневно
своим временем верным».
А ведь лет было мне — середина.
Я у неба просила:
нет и не смерти даже,
а чтоб старость была покраше.
Но с чего бы ей быть покраше,
когда юность босая машет,
а невесёлая зрелость
кивает на дом, там серость
и полный таз мыла:
«Ты не все углы перемыла!»
И этот круг бесконечный
раны мои не залечит,
боли мои не залижет.
Огонь в печурке всё ближе:
«Кушай, родная, и пей,
нету судьбы добрей,
чем твоя одинокая,
такая, как яма, глубокая!»
То грязь на дворе, то простуда
Когда жизнь похожа на клетку,
это не шутки, детка,
это со всех сторон клетка,
и снаружи мир не менее страшен
в чёрно-белый цвет перекрашен:
там на ветке синице
никак не сидится,
журавлю не летается,
а убийцам не кается;
прошлое с будущим перемешалось,
настоящее не отзывалось,
и вокруг тишина.
Ты искала себя сама.
Не находила.
В тёплый угол свой уходила
и там зачем-то рыдала.
Чего тебе было мало?
Что пропало, то и пропало,
не подберёшь, не склеишь,
дыханьем не отогреешь.
Вот и ходи теперь с богом
всё одним и тем же порогом.
Ключ у тебя с собой,
им свою хатку закрой,
да и сиди в ней тихо:
не пролетит ли лихо,
ворон ли не прокарчет,
дитя ли где не заплачет.
Тебе нет до этого дела,
ты выйти на улицу не захотела,
тебе мир за околицей страшен:
в черный цвет разукрашен.
А выйти когда-нибудь да придётся:
шаг, другой и нога разойдётся,
размашутся руки,
от величайшей скуки
раскричится голова
и пошла, пошла, пошла
на «вы» одна-одинёшенька!
Какая же дева хорошенькая
в пустой квартире томится!
Спи родная, пусть тебе снится
море, берег да оберег —
твой родной человек
и с ним настоящая дружба,
если он тебе нужен.
Что ж, выбор за ней. Иль за вами.
А я подожду, когда свалит
цвет черно-белый отсюда.
То грязь на дворе, то простуда.
Плач девицы
— Ой, одна я у маменьки,
одна-одинёшенька я у папеньки,
никто меня замуж не берёт:
никто в наши ворота не пролезает!
— А широки ли ворота?
— Папанька сделал для кота.
Ой, несчастная я, горемычная!
— К горю мы привычные!
— Да кто это лезет,
кто плакать мне мешает?
— Сосед твой Мишаня!
— Я соседей с малых лет не видала,
маманя гулять не пускала.
А страшной ты сам али нет?
— Пригож собой, пока что не дед.
— Ой, жизнь моя нескладная,
гори она неладная!
А замуж ты меня, Мишаня, возьмёшь?
— Через забор ко мне сиганёшь?
— А зачем мне через забор сигать?
— По другому мне тебя не забрать!
— Ой-о-ой, ведь папанька будет ругаться,
а маманька по полу кататься!
Уходи-ка подальше Михайло,
моего деда не видел ты хайло!
— Тьфу на тебя, дура деревенская!
— Ой да несчастная я, честная!
И зачем бог мучился:
делал меня мученицу?
Пойду-ка, утоплюсь я в корыте.
— Голову свою не простудите!
— Да кто ж это опять мне плакать мешает?
— Борька-хряк с корыта вещает!
Тьфу на тебя, Борька, сто раз тьфу!
— Доплюёшься, замуж не возьму!
Плач девы красной
— Что ты, дева красная, плачешь?
— Злые недруги надругались.
Злые недруги надругались,
они со мной целовались,
они со мной миловались,
но я была безучастная,
у меня ведь горе ненастное,
горе такое большое,
всеобщее горе, людское:
то мор, то голод, то дети
не слушаются. И плети
даже не помогают.
Уж которые розги ломают
об граждан приставы эти!
А мы всё бродим, как Йети,
и песни поём дурные.
— А недруги то холостые,
те, которые целовались?
— Я с ними больше не знаюсь,
я им и вовсе не верю.
Я открываю двери,
а там писем целая куча.
Как рассказать получше?
Каждый в тех письмах хочет
в ответ получить мой почерк
с коротким ответом «да».
Но говорю я себе: никогда
не пойду за недругов замуж!
Потому как в пропасти канут
все земные народы.
Таков вердикт у природы!
И не надо меня жалеть,
на Луну хочу улететь.
Ходят слухи, там дети послушны
и приставы бродят ненужны.
А природа, так та, королева,
лунных жителей пожалела
и ни топит, ни мочит, ни жжёт,
а лелеет и бережёт!
— Эх, ты б замуж пошла за меня?
— А ты кто таков? Ну да.
— Беги тогда, девка, за мамкой,
пусть та приготовит санки.
Увезу я тебя на Чукотку.
А родителям вышлем фотку:
их дочь, куча внуков, хибара.
А что ж ты хотела, родная?
— Ой, ничего не хотела,
ведь внутри всё кричит: перезрела!
Увези меня, милый, отсюда,
клянусь, про Луну я забуду.
А приставы есть там?
— А как же!
У каждого галстук наглажен,
и ждут от тебя письма
с коротким ответом «да»!
Как я замуж выходила
Собралась я замуж, однако.
Зачесалась у бати срака:
— Доню, денег нет на это дело,
а с чего ты замуж захотела?
— Тятенька, пора бы, лет мне много,
вон Колян стоит возле порога.
— Ты скажи-ка своему Коляну:
пусть он свадебку сам и играет!
— Ну, папанечка, спасибо за подмогу!
— Извиняйте, доню, я не могу.
Я к маманьке (та у печки):
— Надо б замуж выйти вашей дочке!
Мать поварёшку лизнула,
как-то странно на меня взглянула:
— Ты б пошла, дровишек наколола.
— Мама, у порога стоит Коля!
— Правильно, пусть Коля и наколет;
а ведь замуж, донь, никто и не неволит.
— Да хочу я замуж, вы поймите!
Вы к Коляновым родителям сходите.
Что ж, попёрлись наши к родичам Коляна.
Также странно на меня смотрела его мама,
у отца его чесалась тоже срака,
в огород послал нас за бураком.
Хошь не хошь, а свадьба состоялась!
Я столы накрывала, старалась
и за водкой бегала с Коляном,
низко кланялись мы папам, мамам.
На гармошке я сама играла,
песни деревенские орала.
А как выпила, пошла я, девки, в поле.
Замуж ведь никто и не неволит!
Когда совесть с планеты ушла
Я проснулась и поняла:
совесть с планеты ушла,
совести больше нет,
закрылась она на обед,
в синем море купается,
а людьми и вовсе не знается,
в чаще сидит иль на небе.
И пока наши мысли о хлебе,
о домах, о яхтах богатых,
совесть ушла виновато
и больше уже не вернётся.
Она над нами смеётся
где-то в чужих мирах.
Вот я сижу
