«Какая жизнь у нас пошла…»
Какая жизнь у нас пошла
По новой отворяют храмы
Портрет казненного из рамы —
Над бурей моего стола
Как перелетно полетели
Раздумья о снегах пути
Где нам отцы в вагонах пели
Пред тем как навсегда сойти
Какая жизнь Какие бабы
Идут по улицам в мехах
Одну из них сейчас хотя бы
Раздеть
да это ж просто страх
Все закордонные наряды
Помады снятся наяву
А рядом — жесткий высверк взгляда
Воробышка из ПТУ
А матерь голову ломает
Во что детей зимой одеть
И в магазине высыпает
В ладонь коричневую медь
И глазом цепким все считает
Мы рождены чтоб есть и пить
Все ж ей копейки не хватает
Чтоб золотую снедь купить
А рядом — пляшут у киоска
Газеты рвут из грубых рук
Ах переделка переноска
И перекос и перестук
Переработка перегрузка
Лети дави дыми спеши
Идет усушка и утруска
Больной безбожием души
Качалась просмоленной лодкой
Но где-то ребра дали течь
И нету водки и селедки
Чтобы веселье уберечь
Что вырублено топором
Пером веселым
не напишешь
Страна ты сумасшедший дом
Но крики ты свои не слышишь
Из песни не выкинешь слова. В снегу — отпечатками шин —
По зимнему городу — снова — мой мертвый, мой младшенький сын.
Мы в сад его детский водили: на край подгорелой земли.
Его там стеклом накормили: зачем — в пироге запекли?
Я так с корешами забылся — казалась бутылкой звезда.
И разум во мне помутился. И встали внутри холода.
Тогда я старшого закутал в повыцветший материн плед,
И с ним из окошка в остуду шагнул я под фары планет.
И только мы в небо ступили — нас бесы как взяли в кольцо!
И понял я: нас не любили — привычно плевали в лицо
Старухи, в метро помертвелой, в поющего рок пацана,
В калечное юное тело, где в корчах бугрится война,
В румяную, у “Метрополя”, девчонку, что вышла на съем,
И в белое снежное поле в гудящем молчанье немом…
И понял я: больше не будет ни ругани, ни автобаз,
А будут любимые люди ночами молиться за нас!
А будут веселые бесы меня и моих сыновей
Кружить над полями и лесом, над призрачным миром людей!
Над острой рекой ледяною, что режет ржаной, земляной!..
…Над бедной моею женою, что рядом лежит за стеной.
«…Руки складываю лодкою…»
…Руки складываю лодкою.
Пересохшими — твержу:
Дай Бог сил остаться кроткою,
Коль ключицею — к ножу…
Бедные! По жизни мечемся!
Как мороженым в метро
Обжигаем губы медные,
Нищей родинки тавро!
Как детей своих голубим мы
Раз на дню, а то и два!
Как ночьми друг друга любим мы,
Наспех вытрепав слова…
Как бежим, не слыша музыки,
Грея мятую деньгу,
Мысля так:
…имею мужество…
Мысля так:
…еще смогу…
«Друзья по палате — Витька немой…»
Друзья по палате — Витька немой,
Курящая травы Манита!
Куда мы попали?.. Должно, домой…
Супы дают из корыта…
Куда мы попали? —
Вот в этот мир,
Где зарево — за решеткой,
Где на вокзале лежит меж людьми
Убитый подросток кроткий?..
Друзья мои… вот и шприцы несут,
А следом — клейкую кашу…
И нас от жизни уже не спасут,
Не обнесут сей чашей.
Друзья мои… звери… птицы мои…
Огарки… лучины… свечи…
Схожу с ума от чистой любви.
СТАРУХА В КРАСНОМ ХАЛАТЕ. ПАЛАТА РЕМИССИИ
Глаза ее запали.
Рука ее худа —
На рваном одеяле —
Костистая звезда.
Бессмертная старуха!
Напялишь ты стократ —
И в войны, и в разруху —
Кровавый свой халат.
Над выдохами пьяни,
Над шприцами сестер —
Ты — Анною Маньяни —
Горишь, седой костер.
Ты в жизни все видала.
Жесть миски губы жжет.
Мышиным одеялом
Согреешь свой живот.
Ты знаешь все морозы.
Ты на досках спала,
Где застывали слезы,
Душа — торосом шла.
Где плыли пальцы гноем.
Где выбит на щеках
Киркою ледяною
Покорный рабий страх…
О, не ожесточайся!
Тебя уж не убьют —
Остылым светит чаем
Последний твой приют.
Так в процедурной вколют
Забвенье в сгиб руки —
Опять приснится поле,
Где жар и васильки…
И ты в халате красном,
Суглоба и страшна —
О как же ты прекрасна
И как же ты сильна
На том больничном пире,
Где лязганье зубов,
В больном безумном мире,
Где ты одна — любовь —
Мосластая старуха
С лицом, как головня,
Чья прядь за мертвым ухом
Жжет языком огня,
Чей взор, тяжел и светел,
Проходит сквозь людей,
Как выстрелами — ветер
По спинам площадей!
Прости меня, родная,
Что я живу, дышу,
Что ужаса не знаю,
Пощады не прошу,
Что не тугую кашу
В палате душной ем,
Что мир еще не страшен,
Что ты одна совсем.
«…Куда мы премся, милые…»
…Куда мы премся, милые,
Огромною толпой?
Что будет за могилою —
Побудка и отбой?
Куда идем мы, родные?
А там, куда идем,
Веселые, голодные,
Под снегом и дождем, —
И плясуны площадные,
И сварщики ракет,
И судьи, беспощадные,
Когда пощады нет,
Чугунные военные
И мастера сапог,
И черною Вселенною
Идущий грозно Бог, —
Там полыхает сводами,
Там чахнет под замком
Над новыми народами
Он — сумасшедший дом!
Там снова скажут правила,
Как надо есть и пить,
Какая доза радости
И польза — в горе жить…
Там снова, чуть замешкайся,
Прикрикнут: “Лечит труд!” —
И в шахту — тьму кромешную —
Целебно уберут…
Чаек попьем на тумбочке…
Да вафлей похрустим…
Дурак ты,
а я дурочка, —
Так вместе погрустим!
Покуда нам забвения
Под кожу не ввели,
Покуда откровение —
Все запахи Земли,
Лицо сестры заплывшее,
Бегущей со шприцом,
И Время,
вдруг застывшее
Возлюбленным лицом.
«А там? — Корява, как коряга…»
А там? — Корява, как коряга,
А профиль — траурный гранит,
Над сундуком горбатой скрягой
Манита гневная сидит.
Манита, скольких ты манила!
По фпэтам, хазам, мастерским —
Была отверженная сила
В тех, кто тобою был любим.
А ты? Летела плоть халата.
Ветра грудей твоих текли.
Пила! Курила! А расплата —
Холсты длиною в пол-Земли.
На тех холстах ты бушевала
Ночною водкой синих глаз!
На тех холстах ты целовала
Лимон ладони — в первый раз…
На тех холстах ты умирала:
Разрежьте хлебный мой живот!
На тех холстах ты воскресала —
Волос гудящий самолет…
Художницей — худой доскою —
На тех холстах бесилась ты
Кухонной, газовой тоскою,
Горелой коркой немоты!
Миры лепила мастихином,
Ножом вонючим сельдяным!
И, словно в малярии — хину,
Ты — кольцевой, овечий дым
Глотала!
Гордая Манита!
Ты — страсть лакала из горла!
Ты — сумасшествию открыта
Ветра назад уже была.
Ты двери вышибала грудью,
Себя впечатывая в мир.
И ты в больницу вышла — в люди —
В халате, полном ярких дыр.
И грозовая папироса,
Откуда конопляный дым,
Плывет, гудит, чадит без спросу
Над тициановым седым
Пучком…
А в гости к ней в палату
Приходит — заполночь всегда —
Художник, маленький, патлатый,
Такой заросший, что — беда.
О чем, безумные, болтают?
О чем, счастливые, поют?
Как любят… Как тревожно знают,
Что за могилой узнают…
Манита и кудлатый Витя,
Два напроказивших мальца, —
Курите, милые, глядите
В костер бессонного лица!
Тебя, художник, мордовали
Не до колымских лагерей —
Твои собратья убивали
Веселых Божьих матерей.
Ты спирт ценил превыше жизни —
За утешение его.
Венеру мастихином счистил —
Под корень так косарь — жнитво.
Нагая, плотная, живая —
Все запахи, весь снежный свет —
Она лежала, оживая!
И вот ее навеки нет.
Зачем железному подряду
Ее трепещущая плоть
И скинутые прочь наряды,
И локоть, теплый, как ломоть?!
И, Витька, сумасшедший, Витя,
Ее счищая и скребя,
Орал, рыдая:
— Нате, жрите!
Вот так рисую я — себя.
И он, поджегши мастерскую
У белой боли на краю,
Запомнил всю ее — нагую —
Маниту — девочку свою.
