ВОЗЛЕ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ
Возле братской могилы
над прахом советских солдат,
словно тихие сестры,
березы и ели стоят.
И безвестная жница,
оставив другие дела,
первый сноп урожая
печально сюда принесла.
И шахтерскую лампу
на вечный могильный бугор,
возвращаясь со смены,
безвестный поставил шахтер.
И несмело, негромко
меж темных вечерних ветвей
то засвищет, то смолкнет,
то снова начнет соловей.
К этой славной могиле,
неспешно идя от села,
Михаила и Машу
тропинка сама привела.
И почудилось им,
что глаза погребенных солдат
сквозь могильную землю
в глаза комсомольцев глядят.
Что с великой заботой,
как в зеркало будущих дней,
смотрит прошлое наше
в глаза молодежи своей.
…Мы стояли в запасе,
а когда вы упали в цветы,
взяли ваши винтовки
и стали на ваши посты.
Мы вернулись домой,
не одни истоптав сапоги,
взяли молоты ваши
и стали за ваши плуги.
Все традиции ваши
мы бережно в сердце храним,
допоем ваши песни
и ваши дела завершим.
Не сегодня, так завтра
пятилетнего плана путем
мы в сады коммунизма,
в сады коммунизма войдем.
И хотим, чтоб в то утро
со всех параллелей земли
все товарищи наши
в страну коммунизма пришли.
Чтоб пришли наши деды
на празднество красных знамен
из подпольных собраний,
из песен далеких времен.
Чтобы в кожаных куртках
пришли комиссары страны
из архивов Истпарта,
из приказов гражданской войны.
Чтобы встали, услышав,
как зорю горнист протрубил,
наши мертвые братья
из воинских честных могил.
В полевые бинокли
видали, видали они
за огнями сражений
городов коммунизма огни.
Над могилами их
повторяла, прощаясь, страна:
«Ваше дело живет,
Вечно ваши живут имена».
Подымайся, селькор,
и на Красную площадь иди
со своею тетрадкой,
с кулацкою пулей в груди.
Ночью возле оврага
сражен ты в неравном бою.
Мы вернем тебе солнце,
мы вытащим пулю твою.
Вот идут с «Марсельезой»
Парижской коммуны сыны
от Стены коммунаров
до башен Кремлевской стены.
Вот от вышек бакинских,
наметив далекий маршрут,
двадцать шесть комиссаров,
двадцать шесть комиссаров идут.
Кто с кайлом, кто с лопатой
идут из недавней поры
землекопы Турксиба,
бригады Магнитной горы.
Из газетных подшивок,
из сумрака книжных палат
Маяковский и Фучик
идут на весенний парад.
Из полдневных небес
на посадку идет самолет.
Над своею Москвою
его Талалихин ведет.
И шагают в обнимку
под заревом алых знамен
комсомольцы Триполья,
комсомольцы твои, Краснодон.
И встречают героев,
встречают отцов и друзей
сын подземных заводов
и дочь подмосковных полей.
Перебирая
под праздники
письменный стол,
книжку ударника
я между папок нашел.
Книжка ударника —
красный ударный билет
давнего времени,
незабываемых лет!
В комнате вечером
снова призывно звучат
речи на митингах,
песни ударных бригад.
Вечером в комнате
снова встают предо мной
стройка Челябинска,
Все общежития,
в которых с друзьями я спал,
все те лопаты,
которыми землю копал.
Все те станки,
на которых работать пришлось,
домны и клубы,
что мне возводить довелось.
Вновь надо мною
сияют
приметы тех лет:
красные лозунги,
красные цифры побед.
И возникают
оттуда, из прожитых дней,
юные лица
моих комсомольских друзей.
А за окном
занимается, рдеет заря.
Что же, товарищи,
мы потрудились не зря!
Сооружения
наших ударных бригад
в вольных степях
и на реках привольных стоят.
…Мы, увлеченные
делом своим трудовым,
на комсомольцев теперешних
нежно глядим.
И комсомольцы
на нынешних стройках
сейчас
песни поют
и читают романы о нас.
Из восставшей колонии
в лучший из дней
лейтенант возвратился
к подруге своей.
Он в Европу привез
из мятежной страны
азиатский подарок
для милой жены.
Недоступен, как бог,
молчалив, загорел,
он на шею жены
ожерелье надел.
Так же молча,
в походе устроив привал,
он на шею мятежника
цепь надевал.
Цепь на шее стрелка
покоренной страны
и жемчужная нитка
на шее жены…
Мне покамест не надо,
родная страна,
ни спокойного счастья,
ни мирного сна —
только б цепь
с побежденного воина
и жемчужную нитку
назад отослать.
В Миссолунгской низине,
меж каменных плит,
сердце мертвое Байрона
ночью стучит.
Партизанами Греции
погребено,
от карательных залпов
проснулось оно.
Нету сердцу покоя
в могиле сырой
под балканской землей,
под британской пятой.
На московском бульваре,
глазаст, невысок,
у газетной витрины
стоит паренек.
Пулеметными трассами
освещена
на далеких Балканах
чужая страна.
Он не может
в ряды твоей армии стать,
по врагам твоей армии
очередь дать.
Не гранату свою
и не свой пулемет —
только сердце свое
он тебе отдает.
Под большие знамена
полка своего,
патриоты,
зачислите сердце его.
Пусть оно
на далеких балканских нолях
бьется храбро и яростно
в ваших рядах.
Душной ночью
заморский строчит автомат,
наделяя Европу
валютой свинца.
Но, его заглушая,
все громче стучат
сердце Байрона,
наши живые сердца.
В Музее Революции
лежит
среди реликвий
нашего народа
рожок, в который
протрубил Мадрид
начало битв
тридцать шестого года.
Со вмятинами,
тускло–золотой,
украшенный
материей багряной,
в полночный час
под звездной высотой
кастильскому он
снится партизану.
Прикован цепью
к ложу своему,
фашистскими затравлен
палачами,
солдат Свободы
тянется к нему
и шевелит
распухшими губами.
Рожок молчащий
молча мы храним,
как вашу славу,
на почетном месте.
Пускай придет,
пускай придет за ним
восставший сын
мадридского предместья.
И пусть опять
меж иберийских скал,
полки республиканские
сзывая,
прокатится
ликующий сигнал
и музыка
раздастся полковая.
…На сборный пункт
по тропам каменистым
отряды пробираются
в ночи.
Сигнальте бой,
сигнальте бой, горнисты,
трубите наступленье,
трубачи!
