1994
Инга Монхбат. Гамлет Константина Кедрова
(Фрагменты из дипломной работы.
Кубанский Федеральный Университет.
Научный руководитель А. В. Татаринов)
«Поэзия – райское состояние души, запечатленное в словах и звуках. Четыре формообразующих элемента поэзии – музыка, ритм, рифма, метафора…Только метафора новая, созданная поэтом, может стать поэтическим образом. Она-то и названа мною метаметафорой. Новизна образа – важнейший признак поэзии. Поэзия – словесный рай на земле и при жизни. Высшая награда поэту – сама поэзия», – пишет Константин Кедров, современный поэт, филолог и философ, в «Энциклопедии метаметафоры».
Кедров – создатель термина метаметафора (1983 г.), которая, словами поэта, есть «зрение человека вселенной». Пример чистой метаметафоры – поэма «Компьютер любви», она же – программное произведение поэта: «Расстояние между людьми заполняют звезды / Расстояние между звездами заполняют люди / Любовь – это скорость света / обратно пропорциональная расстоянию между нами / Расстояние между нами / обратно пропорциональное скорости света / – это любовь».
Со страниц произведений Кедрова нам открывается абсолютно новый мир, где всё не просто едино, а одно вытекает из другого и так до бесконечности. Из всех архетипов К.Кедров признает лишь один, именуя его «архетипом архетипов», – это крест. В его творчестве он всюду: в образах и стрекозы, и Христа, и, конечно же, самого креста, и греческой буквы «Х» (икс), и кириллической «Х» (херъ), и, что интересно, в образе Гамлета. Как Христа, так и Шекспира К. Кедров называет великими метаметафористами.
Гамлет – герой шекспировской трагедии, прочно вошедший в мировую литературу, постепенно стал образом архетипичным. К. Кедров предлагает собственную интерпретацию известного персонажа, выводя читателя на новый уровень восприятия и осмысления текста – уровень метаметафоры.
«Гамма тел Гамлета, или Новый Гамлет» – произведение с таким названием не может не заинтриговать. Но что мы видим с первой строки? Отсутствие традиционной рифмы, знаков препинания, странный ритм произведения, сложности возникают и с определением жанра. Автор в «Энциклопедии метаметафоры» пишет, что «Гамма тел Гамлета» – это мистерия; в ней мы можем найти не просто реминисценции, но само произведение Шекспира, при этом главным оружием Кедрова становятся палиндромы, анаграммы и, безусловно, метаметафоры. «Флейта уплывающая по воде / флейта тонущая в ручье / флейта погребаемая Гамлетом и Лаэртом / – Кого хороните? / – Флейту!» – во флейте опытный читатель сразу узнает Офелию, дочь Полония, но что или кого читатель должен увидеть сквозь ткань всего произведения? Кедрова трудно читать: его подход к жизни столь же необычен, сколь нетипична его поэзия.
Мистерия Кедрова начинается словами: «Шекспир обезврежен в радиусе рапиры / воткнутой наугад через занавеску смысла». Далее описывается поединок между Гамлетом и Лаэртом, то есть автор начинает трагедию с финальной сцены, желая продолжить её, но, дочитав произведение, понимаешь, что это не продолжение, а скорее расшифровка, «обезвреживание» Шекспира Кедровым.
В оригинале со смертью Гамлета «приходит тишина» («Дальше – тишина»), в «Новом Гамлете» тоже тишина, но не пугающая, ведь она – музыка: «Гамма тел Гамлета – это тишина клавиш», переложенная на ноты: / Шин Шта Шин / Шта Шин Шта». Музыка, которая есть тишина, и тишина, которая есть музыка, – процесс, происходящий на глазах читателя, – есть метаметафора в движении.
В трагедии Шекспира герой предлагает Гильденстерну сыграть на дудке, метафорически тем самым намекая на самого себя, и заключает: «Назовите меня каким угодно инструментом – вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете». Кедров же пишет: «Флейта играла роль Гамлета / и умирала в финале на верхнем фа».
Появляется образ флейты, указаны даже ноты её клавиатуры, но всё-таки она умирает вместе со своим героем, уступая также музыке тишины. Но возникает сомнение: «То ли Гамлет играет флейтой / то ли флейта играет Гамлетом», – обратите внимание, что эти строки складываются в форме буквы «Г», что немаловажно в лирике поэта, так как графически передается не меньше смысла, чем метафорически.
Повествование Кедрова похоже на бессмысленный поток слов, букв и графических знаков, но мнение это ошибочно и поверхностно. Способ передачи мысли относит нас к поэзии футуристов, в чем, несомненно, выражено стремление поэта создать новый язык, вывести нас на иной этап смыслового пространства уже известного произведения, желание не только по-новому преподнести «Гамлета», но и открыть недосказанное. Дискретность же повествования в мистерии говорит о том, что всё происходящее осуществляется не в линейном времени, а происходит параллельно. Здесь и сейчас Офелия поет песни про руту, про мяту, здесь и сейчас происходит поединок, здесь и сейчас флейта наигрывает гамму Гамлета, здесь и сейчас автор считает тела погибших.
Автор предлагает нам саму «гамму» Гамлета, указывая на её составляющие. Гамма состоит из кириллических по названию и произношению букв: «Е О Х Л Ж, или Он Есть Херъ Люди Жизнь», за этими буквами – события разговора Гамлета с матерью и убийство Полония. Автор констатирует, что это сцена 1. В ней Гамлет представлен буквой Херъ, по начертанию представляющей собою не что иное, как крест.
Сцена вторая называется «Мышеловка», но о театральной постановке ничего не говорится, описано только самое начало сцены, где Гамлет ложится у ног Офелии, но у Кедрова он не просто ложится: «А В Б / или / Аз Веди Буки / Я Ведаю Мудрость». Таким образом, смысл, изложенный Шекспиром в диалогах актеров, играющих пьесу по заказу принца, речи и поведение самого Гамлета, у Кед-рова находит выражение в трех буквах кириллицы.
«Гамма тел Гамлета» – это попытка автора доказать, что смысл рождается из отсутствия смысла, как космос – из хаоса. Пред нами не просто набор заглавных букв: при пристальном рассмотрении видно, что они облекаются в слова, форму более доступную и привычную для понимания и содержат в себе метакод. Отсюда можно заключить, что трагедию Шекспира можно изложить кратко с помощью метаязыка, который выражен непосредственно в алфавите. Но что же делать с полнотою смысла оригинала? Он не теряется. Кедров сохраняет за Шекспиром формулу «быть или не быть», предлагая свой вариант интерпретации этой философской синтагмы: «Х (икс) образован скрещением двух рапир / или умножением друг на друга / быть или не быть = Х / быть [/] перечеркивает не быть [/] = Х / Икс Йорика и Икс-Игрек-Йот Гамлета», – так в мистерии возникает проблема «быть или не быть» – под угрозой смерти, но вмещает она в себя всё происходящее во внешнем и внутреннем мире Гамлета. Рапиры сцепились, «быть перечеркивает не быть», но что побеждает? В гамлетовском случае первое связано с продолжением существования, а второе – с уходом из жизни. В финале шекспировской трагедии мы не находим ни одного, ни другого, мы находим тишину – «или» соединяющее «быть или не быть», которое может расцениваться как метамета-фора бесконечности.
Постепенно в ткань текста проникает образ Иисуса Христа: «скрестились рапиры / образуя имя Христа – Х / В чаше Гамлета кровь Христа с растворенным ядом / – Примите, ядите – / в чаше яд». По тексту «Икс» – это астральное тело Гамлета, другими словами – это метаметафора Гамлета, заключенная не просто в букве, но и в архетипе архетипов – кресте. Автор приводит нас к тому, что Гамлет – Христос, который, скорее, шахматная фигура, играющего в «шахматы Иисуса», где «Конь ходит буквой Г / образуя имя Гамлета». Но в шахматах этих все фигуры, по Кедрову, – это маленькие распятия, на каждой из которых воскресает Христос, и таким образом, рассуждать можно бесконечно, а следует сказать лишь одно: Гам-лет есть метаметафора Иисуса Христа.
Что же несет собой столь концентрированный образ? архетипичной. К.Кедров приводит нас к мысли, что Гам-лет – новый Иисус, но это заявление слишком сильное, чтобы оно было похоже на правду. Но, с другой стороны, почему же в читательском представлении Христос должен быть показан лишь с известной всем стороны? Вспомним Дон Кихота, князя Мышкина – они «выросли» из образа Иисуса Христа, но они не изменились кардинально, отличаются от оригинала лишь эпохой. Но Гамлет – герой своего времени, а, следовательно, к чему и пытается привести читателя русский поэт, Христос своего времени, герой, несущий свой крест – Х (икс).
Я проходил по кладбищу из смеха
где памятники в виде поцелуев
ухмылочек улыбок и гримас
Вот памятник доверчивой улыбке
Вот памятник обманчивой улыбке
Вот памятник насмешек над собой
Сто херувимов радостных смеялись
Сто серафимов нежно улыбались
И только я с улыбкою печальной
стоял один на кладбище из смеха
и вежливо смеялся над собой
Вот памятник из нежных поцелуев
Губами я слепил сто торсов белых
Сто страстных слепков высились незримо
Я их воздвиг из воздуха любя
Когда тела от них освобождались
я их формировал в объятьях нежных
я их лепил собой из белой глины
Но более всего из поцелуев
и взглядов
образовывались слепки
то в виде мчащегося паровоза
то в виде вертолета
парохода
плывущего в морях из женских волн
Взгляд никогда ни в чем не повторялся
Всегда он видел что-нибудь другое
Другая грудь
Совсем другое лоно
Другие плечи и другие губы
у женщины всегда всегда одной
Все сто одежд от тел освобождались
и на полу как мы переплетались
Все скомкано в клубок летящих тел
Из всех искусств важнейшее – любовь
Она сродни ваянию из тела
когда тела ваяют всех из всех
Герр Лессинг описал Лаокоон
Там все неправильно
поскольку все тела
видны без пустоты творимой ими
А интересна только пустота
Она подвижна и необозрима
Она останется когда тела исчезнут
И если эту пустоту заполнить
получится собор апостола Петра
со всех сторон облепленный телами
и Страшный Суд где мускульное небо
из всех людей воскресших и умерших
На самом деле из одних объятий
все можно сотворить
что есть и было
1996