Мария Петровых - Серебряный гром

В движенье хаоса немом,
В безмолвном волн соревнованье —
Сперва расплывчатым пятном
Скользнуло первое сознанье.
Уж волны тяжкие сошлись
Втоптать в себя чужую силу.
Но хаос молнией пронзила
Никем не сказанная мысль.
И побежденный — коченел.
Громады волн (громады тел!)
Покрылись немотою плотной,
Землей, в зачатьях многоплодной:
Начала не было. Поверь
Грядущему — конца не будет.
Но по ночам голодный зверь
Нам чудится в подземном гуде.
Когда дерзали — на века
Терзать непрожитые дали,
Он выползал издалека,
И в жерлах гор его видали.
Он все подслушал. Он отмстить
Горячим клокотом поклялся.
Кто ныне смеет вопросить —
Умолк? Умаялся? Умялся?
В ком страха нет? Прильни, внемли,
Вмолчись в таинственное лоно
И сквозь дыхание земли
Прослышь ворчание и стоны.
Там тугосжатые дрожат.
Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очами
Самосжиранию громад
Безумных волн, голодных нами.

Стоногий стон бредет за колесницей —
Стоногое чудовище с лицом
Заплаканным… Так, горе. Это — ты.
Тяжкоступающее, я тебя узнала.
Куда идем? На кладбище свернули.
Тебе другой дороги нет, о скорбь!
Чудовище стоногое, с душой
Единой и растерзанной на части.
Ты разбредешься множеством страданий,
Как только мы опустим в землю гроб.
Которое — куда: одно должно
Приказывать, другое — подчиняться.
Но я останусь тут. Я с другом встречу
Ночь первую. Коль мертв — я помолчу.
Но если б жив!.. Мы стали б говорить
Так откровенно, как не говорили.
Низверглась тьма, и прорастает мрамор.
Рыдающие ангелы. Пускай.
Они не помешают нам — никто
Тревожить нас, любимый мой, не в силах.
К тебе под землю, верно, проникает
Особая — ночная — темнота?
Качаются железные венки.
Ты, верно, слышишь, как они скрежещут
Раскаяньем?.. Заржавленные звезды
Под тем же ветром жалобно дрожат…
Ты слышишь? Иль не слышишь ничего?
Иль ты другое слышишь, мой любимый?..

За одиночество, за ночь,
Простертую во днях,
За то, что ты не смог помочь
За то, что я лишь прах,
За то, что ты не смог любить,
За грохот пустоты…
Довольно! Этому не быть.
За все ответишь ты.

Ты мне являлся по ночам,
Мгновенно озарив.
Ты был началом всех начал,
Звучаньем первых рифм.
Являлся, чтоб дрожала мгла
Световращеньем строф,
Чтоб насмерть я изнемогла
От щедрости даров.

Ты был безгласен, и незрим,
И полон тайных сил,
Как темнокрылый серафим,
Что бога оскорбил.
Ты кровь мою наполнил тьмой,
Гуденьем диких сфер,
Любовью (ты был только мой!),
Любовью свыше мер.

Ты позабыл меня давно,
Но я тебя найду.
Не знаю где. Не знаю. Но
В полуночном бреду
Возможно все…
   По склонам скал
Наверх (а эхо — вниз).
Ты здесь, наверно, тосковал —
Здесь мрак плотней навис,
Здесь бесноватых молний пляс,
И треск сухих комет,
И близость беззакатных глаз,
Дающих тьму и свет.
Ты близок. Путь смертельных круч
Окончен. Вперебой
Толкутся звезды. Залежь туч.
И бредится тобой.
Ты здесь. Но звездная стена
Увидеть не дает.
Я прошибаю брешь. Она
Надтреснута, и вот
Я в брызгах радости, в лучах,
В лохмотьях темноты,
И, распростертая во прах,
Смотреть не смею: Ты!
Клубится мгла твоих волос,
И мрачен мрамор лба.
Твои глаза — предвестье гроз,
Мой рок, моя судьба…
Глаза! — Разросшаяся ночь,
Хранилище зарниц…
Ветрищу двигаться невмочь
Сквозь душный шум ресниц.
За одиночество… Не верь!
О, мне ли мстить — зови…
Иду, мой демон, — в счастье, в смерть —
В предел земной любви.

Не бойся — шатается балка.
Смотри: окончанья видны
Парадного неба. И свалка
Светил и обрезков луны.
Не бойся: мы слишком высоко.
Уже не можем упасть.
Ты чуешь движение тока
Под нами? Он тверд. Ступай.
Мы встали на путь дрожащий.
Мы движемся вместе с ним.
Нам тучи встречаются чаще,
Нам весело здесь одним.
Медузы морей незримых,
Колышутся звезды тут,
Слепые, нелепые, мимо
Иль сладко на кожу льнут.
Не снять их. Они беспощадны.
Принять их себя готовь.
Они проникают жадно
В тревожную нашу кровь.
И вот по орбитам артерий
Привычный свершают круг.
Засмейся над страшной потерей:
Над кровью, исчезнувшей вдруг.
Они за одной другая
Сквозь сердце стремят прыжок.
Ударами содрогая,
Качая, сшибая с ног.
Покинем, о друг, скорее
Небесные пустыри.
Обратно под нами реет
Ток воздуха. Балка! Смотри!
Спускайся, держась за бревна.
О запах сырых борозд,
О шелест, сухой и ровный,
Спасите от смертных звезд.
Земля! Обуянным гордыней,
Познавшим бескровный край —
Прости нашу гордость ныне
И жизнью, и смертью карай.

Тебя, двуполое, таким —
Люблю. Как воздух твой прозрачен!
Но долгий сон невыносим —
Твой норов требует: иначе!

Наскучил сизый, и любой
Рождаешь ты из мглы глубокой —
Лиловый, или голубой,
Или зеленый с поволокой.

Днем — солнце плавает по дну,
Пугая встречного дельфина.
Разрезать крепкую волну —
В ней солнечная сердцевина!

Но отступают от скалы,
Почуя тишину ночную,
Темно-зеленые валы
И замыкаются вплотную.

И поднимается луна
Над горизонтом напряженным,
Сквозь море спящее она
Проходит трепетом бессонным.

Одной на свете жить нельзя:
В воде дрожит луна другая,
А волны блещут, голося,
О черный берег ударяя…

Один, второй, мильонный вал,
А человек смятенья полон:
Он вспомнил и затосковал
О безначальном, о двуполом.

Возник из тьмы,
Бледнел и близился почти неслышно —
Обломок льда чудесных очертаний,
Совсем как человек. В твоей груди
Дремало пламя. Тихо пробуждаясь,
Вытягивалось, трогало гортань.
   И голос твой,
Тяжелое тепло прияв, густея,
Размеренно над нами колыхался,
То удлиняясь, то сжимаясь в стих.
Суровым словом вызванные к жизни,
Ворчали и ворочались века.
   И чудилось:
Стихи свои приносишь ты из края,
Где звезды негоревшие томятся,
Где сказки нерассказанные ждут,
Где чьи-то крылья бьются о решетку
И смерть сидит, зевая на луну.
   Ты уходил,
На звезды мертвые легко ступая.
С бесплатным приложением событий,
Опять по росту строятся века.
Похрустывали под ногами звезды.
О как ты не поранил нежных ног!
   Ты врос во тьму.
Тебя не ждали и не вспоминали.
Но дивное свершилось превращенье —
Ты к нам пришел как смертный человек.
(Иль пламя затаенное проснулось
И разбудило стынущую плоть?)
   Не ведаю.
Но помню я, что встретились мы в полдень,
Мы встретились на пыльном тротуаре,
Ты еле нес тяжелый чемодан.
(Наверно, звезды, сказки, перстень смерти,
Зуб колдуна, живой змеиный глаз…)
   И стал как все.
Ты служишь к Сельхозгизе,
Обедаешь в общественной столовой,
И в комнате есть у тебя постель
Для страсти, сна, бессонницы и смерти.
Но ты поэт и, значит, — чародей.
   Твоя душа
Колышется неслышным опахалом,
Сокровищем загробного Египта,
И поверяет в алчущую ночь
О небе, где одно сплошное солнце,
И о земле, затерянной в песках.