НЕ ЧЕРНИТЕ МИЛУЮ МОЮ
Мы живем, трудом мозоля руки,
Все же на земле, а не в раю.
Право, с милой я не знаю скуки, —
Не черните милую мою!
Черный хлеб, затейливая сайка
Нет, не стол наш красят, а семью.
Право, она славная хозяйка, —
Не черните милую мою!
В час, когда луна уходит с круга,
За здоровье женщины я пью.
Право, она добрая подруга, —
Не черните милую мою!
Если ж, справедливо иль бушуя,
Я совру вам, что пригрел змею, —
Вы меня не слушайте, прошу я, —
Не черните милую мою!
И пускай болтушки у колодца
Скажут мне: «Она в другом краю,
И к тебе навеки не вернется…» —
Не черните милую мою!
АХ, ПОЛЬШИ ЖЕНЩИНЫ!.. БЫВАЛО…
«Что под буркой такое? Не сукно ли цветное?»
«Нет, отец мой, полячка младая».
А. С. ПушкинАх, Польши женщины!.. Бывало,
Без ветерка дрожала рожь,
И ваше сердце отбивало,
Опережая жито, дрожь.
Прикосновенье рук горячих,
И горечь губ тугих чиста,
И в голубых глазах полячек
Цвела славянская звезда.
Нам было двадцать, чуть побольше,
И если пули не секли,
Мы вслух, на память, как могли
Читали Пушкина о Польше.
И на военной той дороге
Всех поражали, ворожа,
Его неслыханные строки.
Его раздольная душа.
…Сгорели дни, исчезли годы,
Вернулась армия домой,
Ее суровые походы —
Предмет истории самой.
Иные дни, как днище, ржавы,
Другие — парус над водой;
В тех далях — девушки Варшавы,
И парни Балтики седой.
Не обо всем минувшем плачет
Душа. Не все хранят года.
Но в голубых очах полячек
Горит славянская звезда.
Упрекнули старого поэта
За желанье женщину пленить,
Дескать, и судьба твоя отпета,
И пора себя остепенить.
Были в пору юности подружки,
Были жар и бешенство в судьбе,
А теперь отплакали кукушки
Все, что полагается тебе.
Нынче к женским припадать коленям
Не тебе, а сыновьям уже,
Нынче время новым поколеньям
У любви стоять настороже.
Не ругайте ради этикета
За желанье милую обнять
И за веру тайную, что это,
Может статься, молодость опять.
* * *
ВНОВЬ НЕСИТЕ МЕНЯ КАК КОГДА-ТО
Вновь меня несите, как когда-то,
Из кирзы литые сапоги
В скорбную загадочность заката,
В чистое свечение тайги.
Слышите исконное наречье
Под бронею каменных забрал?
Здравствуй, чудо зелени и речек,
Кратко нареченное — «Урал»!
И в пути от Зюзелги до Ая,
В ненаглядный вглядываясь лик,
Я бреду, судьбу благословляя.
Миру подарившую Яик.
НАРАВНЕ С МЕТАЛЛОМ ИМЕНИТЫМ
Обветшали старые тетради,
У страниц обтрепаны края,
И в тяжелом траурном квадрате
Звонкая фамилия твоя.
У палатки, за Урал-рекою,
Где с тобой мы побратались, друг,
Не с кем перекинуться строкою,
Некому порадоваться вдруг.
От потерь душа моя устала, —
Ты, когда-то силой налитой,
Почиваешь в городе металла,
Под его железною плитой.
Наравне с металлом именитым,
У Магнитных выветренных скал,
Ты и сам становишься магнитом,
Из какого делают металл.
ВОТ И ОСЕНЬ… ПУСТЕЮТ ПОКОСЫ…
Вот и осень… Пустеют покосы…
Источается стон комаров.
Ливни листьев, летящие косо,
Осыпаются в синь вечеров.
И последние грузди, как свечи,
Угасают под сенью травы.
И дышать уже, кажется, нечем
От сухой, как песок, синевы.
Словно старый мешок за плечами —
Переполнена память давно.
И что было в конце и начале —
Все тугой бичевой сплетено.
Нас холодные жены ласкали,
Согревал нас походный костер.
…И заносит листвой и песками
Милосердные очи сестер.
Все бывало, ушло, отгорело.
Я былое судить не берусь,
Но осталось нетленное дело,
Продолжается вечная Русь.
Значит, нас не осилит забвенье,
И не жаль, что на всплесках огня
Догорает мое поколенье
В синеве уходящего дня.
Дебеты… остатки… неликвиды…
Повседневных дел круговорот.
Но сегодня светится народ.
И весь день толпятся инвалиды,
Ни на миг не закрывают рот.
Позади — взыскания на базе,
Исходящих справок номера.
…И летят гвардейцы Чанчибадзе
На донские кручи под «ура!».
Замерзая черными ночами,
Дымом греют онемевший рот,
И ворчат, что снова англичане
Наступают задом наперед.
…Пьет из кружки бывшая пехота.
Можешь чокнуться и покалякать всласть
Надо лишь для дел такого рода
Воевать — и за четыре года
Пропадать сто раз и не пропасть.
Памяти Петра Васильевича Савиных
Нет, время не слепое!
И наш редеет круг.
…Вчера на поле боя
Упал мой старый друг.
Эпоха миновала
С того святого дня.
Когда под сень Урала
Пришли мы из огня.
На шумных наших вече
Стакан вина — до дна!
Но снова нас калечит,
В затылок бьет война.
У Сталинграда, в стуже,
Вмерзает в глотку стон.
И Петька вновь контужен,
И снова ранен он.
Но мы в боях постигли:
Надежна бронь броска.
И вновь в несносном тигле
Горят мои войска.
И рвут нам горло волки —
Где сон, где бред, где явь?
И мы бредем от Волги
По рекам крови вплавь.
Мы Родину собою
Спасали той зимой.
…Вчера на поле боя
Упал товарищ мой.
ЗА ДЕРЕВНЕЙ ДРЕВНЕЮ ЛОЖИНЫ
За деревней древнею Ложины,
Возле Старой Руссы, близ огня,
Был блиндажик малый и трехжильный
В первом — сорок первом — у меня.
Посреди скрипения обозов,
Рева бомб, что сердце холодил,
Генерал сиятельный Морозов
На дымок землянки заходил.
Здесь поэты ужинали с водкой.
Сочинялись срочные статьи,
И читал нам коротко и кротко
Щипачев творения свои.
У огня «буржуйки» небольшого
После стуж кружилась голова,
Белорусской музы Кулешова
Дзенькали морозные слова.
Здесь иная бинтовалась рана,
И с разгона — в бой, хоть околей.
Здесь певали женщины экрана,
Сестры фронтовых госпиталей.
Здесь меняла хроника кассеты, —
И таким запомнился он мне —
Фронтовой любимейшей газеты
Пункт корреспондентский на войне.
НЕ СКАРЕДЫ И НЕ ТОЛСТОСУМЫ
Не скареды и не толстосумы,
Мы весь мир крутили на оси,
Всякого хлебнули на веку мы,
Послужили Родине — Руси.
И себя обидели едва ли,
Коли уж в окопах, белым днем,
Милосердных женщин целовали,
Господи, помилуй, — под огнем.
А потом в метелях и во мраке,
Под Урала яростный снаряд,
Вместе с богом бегали в атаки
(«Сапиэ́нти сат»,[2] как говорят).
Было все: пустые бензобаки
В облаках — и пена на губах,
Были и предатели-собаки,
Смерть противотанковых собак.
На ветру последнего парада,
Водрузив на грудь медалей медь,
Скажем так: — Мы прожили, как надо,
Нам, Россия, не о чем жалеть!
ТАК СПЕШИТЕ, ЛЮДИ, ПОКЛОНИТЬСЯ
