Песнь шестая
1
По берегу мерцающего моря,
В узор сплетая нежность ярких слов
И родственному сердцу сердцем вторя,
Я с другом шел, а между облаков
Светили звезды нам; воображенье
Нам рисовало радостные дни.
Любви и мира кроткие виденья;
Погасли бивуачные огни
Последние, и тьма покрыла волны,
И тишь была кругом и мрак безмолвный.
2
Когда мы к городской пришли стене,
Как, почему, никто не знал причины,
Возникло беспокойство в тишине
Среди толпы, идущей от равнины;
Сперва один, весь бледный, пробежал
И дико поглядел, не молвив слова;
И с шумом, как морской вспененный вал,
Исполненные ужаса слепого,
Промчались женщин смутные ряды,
Спасаясь от неведомой беды.
3
Возникли крики в сумраке туманном:
"К оружию! К оружию! Он тут!
Тиран меж нас, он с войском чужестранным,
Чтоб нас поработить. Они идут!"
Напрасно. Всеми Паника владела,
Тот дьявол, что и сильных, властью чар,
Сражает; словно буря налетела,
Так все бегут, увидевши пожар.
И я взбежал на башню городскую,
Я в бешенстве, я в гневе, негодую.
4
На Севере весь город был в огне, —
Краснея, рос он каждое мгновенье,
И все яснее слышалися мне
Крик торжества и возгласы мученья.
Внизу, в проходах, между тяжких врат,
Толпа кипела длинной пеленою,
Как будто бы вспененный водопад,
Взлелеянный вершиной снеговою,
И бомбы, разрезая темноту,
Вонзались в ту живую густоту.
5
И прискакали всадники — скорее,
Чем скорость этих слов; я увидал,
Как меч, в руке у каждого краснея,
В заре, еще не вспыхнувшей, блистал.
Я бросился в толпу, и силой взгляда,
И силою отчаянья и слов
Была на миг удержана громада,
Проснулся стыд в сердцах у беглецов,
Но, стиснутые новою толпою,
Они неслись, не властны над собою.
6
Я бился, как захваченный волной,
Несущийся по зыби водопада
И слышащий его стозвучный вой;
Мной овладела быстрая громада,
Что мчалась все скорее и скорей,
Меж тем как бомбы, с треском разрываясь,
Прорывы образовывали в ней;
Живые, с умерщвленными сливаясь,
Исторглись на равнину наконец,
И в смертной ниве меч ходил как жнец.
7
Собаки кровожадные Тирана
Предательской толпой примчались к нам,
Пришли, как духи страха и обмана,
И всадники носились по полям,
Звучал их хохот, смех души их низкой,
Сбирали жатву смерти наглецы,
А с кораблей, от Пропонтиды близкой,
Струился дождь огня во все концы:
Так иногда, во мгле землетрясенья,
Горят вулканы и в морях — волненье.
8
Наш праздник был внезапно превращен
В зловещий пир для хищных птиц, простертых
Там в Небесах, как саван. Страшный сон!
В рассвете я ступал по грудам мертвых,
Стеклянными казались их глаза,
И я совсем не думал о спасенье,
В моей душе проснулася гроза,
Я громко о своем кричал презренье,
И многих к упованью я вернул,
Во многих стыд спасительный блеснул.
9
Вокруг меня сплотилась кучка смелых,
И хоть оружья не было у нас,
В рядах мы прорывались поределых,
Врагов пугая блеском наших глаз;
Сомнительным мы сделали сраженье,
И, сплоченные волею одной,
Укрылися на холм, под возвышены;,
Нависшее скалистою стеной;
Но наших братьев все еще рубили,
И по кровавой мы ступали пыли.
10
Недвижно мы стояли. Как я был
Обрадован, с собой увидев рядом
Отшельника, которого любил,
С божественным неукротимым взглядом;
Он был как бы могучею сосной,
Упорною среди ветров бегущих,
И юный друг мой также был со мной,
Среди борцов, судьбы бесстрашно ждущих;
И тысячи, ряды врагов дробя,
Столпились к нам, чтоб умереть любя.
11
Пока всходило солнце по Лазури,
Враждебные ряды рубили нас,
Но сотни наших, точно силой бури.
Отбросили их тысячи, в тот час,
Когда, увлечены резней свирепой,
Они чрезмерно близко подошли;
И стали нам защитою и скрепой
Тела убитых; но, гремя вдали,
Не спали пушки, и враги смеялись,
Когда по ветру стоны раздавались.
12
Холм защищал со стороны одной
Фалангу тех мужей неукротимых,
С другой же — трупы наросли стеной,
Теряли мы товарищей любимых,
Ручьями кровь на зелень трав лилась,
Как бы болото было под ногами,
Но мужество не погасало в нас;
Когда ж на запад, между облаками,
Спустилось солнце, стал сильнее бой, —
Сомнительной сменился он борьбой.
13
В пещере, на холме, нашли мы груду
Тяжелых деревенских грубых пик,
Как некому обрадовавшись чуду.
Воинственный мы испустили крик,
Не всем из нас оружия хватило,
Был из Шести вооружен один,
Но нашу бодрость это пробудило,
И с длинной цепью вражеских дружин
С удвоенною силой мы схватились,
Бесстрашно с наступавшими мы бились.
14
Враги почти готовы были прочь
Бежать от нас; но вот сплотились снова;
Поняв, что наступающая ночь
Победу нам отдаст, — полны двойного.
Усиленного бешенства, они,
Сойдя с коней, ряды свои сомкнули,
И началось неравенство резни,
И все смешалось в ропоте и гуле,
И то мечом, то силою гранат
Они фалангу тесную громят.
15
О, ужас, о, позор — глядеть, как братья
Друг с другом сочетаются резней,
Звереют, на устах у них проклятья,
А сам виновник там, за их спиной! —
Мой юный друг, как молодость, прекрасный,
Заколот был! — хранитель мой, старик,
Мечом разрублен в схватке был ужасной,
На землю он у ног моих поник! —
Сознанье закружилось, улетело,
Я был как все, мной бешенство владело.
16
И все сильней был бой, и все страшней;
Среди бойцов замедлив, я увидел,
Как ты гнусна, о, Ненависть, в своей
Свирепости, — хотя б, кто ненавидел,
Неустрашимо бился за любовь.
Земля кругом как бы была изрыта,
Менялся жребий схватки вновь и вновь,
И с грудью грудь была враждебно слита,
Одни других душили — страшный вид!
Глаза их выходили из орбит.
17
Язык их, как у бешеной собаки,
Болтался, мягкий, пеной осквернен;
Нужда, Чума, таящийся во мраке
Безумный Лунатизм, Кошмарный Сон —
Все собственной отмечено печатью,
И в том была твоя печать, Война,
Наемник жадный, служащий проклятью,
Всю пропасть смерти видел я до дна,
Все образы ее, она богата,
Я видел смерть с рассвета до заката.
18
Немного оставалося бойцов,
Но длился бой. В лазури небосклона,
Превыше гор, на фоне их снегов,
Еще возникли новые знамена:
Они дрожали в тающих лучах
Исчезнувшего между гор светила;
Все чаще, чаще смерть у нас в рядах,
И вот для всех раскрылася могила;
Лишь я один лежу, сражен, но живу,
И вижу смерть — ко мне спешит прилив.
19
Вдруг страх среди врагов, их разгоняя,
Возник, — как будто с неба пал огонь;
Топча убитых и живых роняя, —
Гляжу, — бежит Татарский черный конь
Гигантский; стук копыт его ужасен,
И некто светлый, в белом, на коне,
С мечом, и лик сидящего Прекрасен;
Войска бегут, смешались, как во сне,
Сквозь их ряды, с чудовищною силой,
Летит как будто Ангел белокрылый,
20
Бежали все испуганные прочь.
Я встал; сдержалось Призрака стремленье;
И ветер наступающую ночь
Наполнил как бы ласковостью пенья;
Остановился конь передо мной,
Мне женский лик предстал, как лик святыни,
И прозвучал мне зов души родной,
Пленительный, как звонкий ключ в пустыне:
"Лаон, садись!" — звала она меня,
И рядом с нею сел я на коня.
21
"Вперед! Вперед!" — тогда она вскричала,
Взмахнув мечом над головой коня,
Как будто это бич был. Ночь молчала.
Как буря мчит туман, его гоня,
Так мчался конь, и были мы безмолвны,
Неслись, неслись, бесстрашно, как гроза;
Ее волос темнеющие волны,
Развеявшись, слепили мне глаза,
Мы миновали дол и гладь потока,
Тень от коня в ней зыблилась широко.
22
Он высекал огонь из камня скал,
Копытами гремя по мертвым скатам,
Поток под ним весь брызгами сверкал,
И в беге, точно бурею объятом,
Он мчал нас, мчал вперед и все вперед,
Сквозь ночь, к горе, чья гордая вершина
Светилась: там виднелся некий свод,
Мерцала там под звездами руина;
Могучий конь напряг сурово грудь,
И наконец окончили мы путь.
23
Утес стоял в выси над Океаном,
И можно было слышать с вышины,
Как, скрытая нависнувшим туманом,
Живет вода, и внятен звук волны,
Такие звуки слышатся порою
Там, где вздыхают ветры не спеша,
Где в чарах, порожденных Тишиною,
Как будто что поет, едва дыша;
И можно было видеть, там далеко,
Шатры и Море, спавшее широко.
24
Глядеть, внимать — то был единый миг,
Он промелькнул — два существа родные
Один в другом нашли всего родник,
Всю глубь Небес, все радости земные;
Во взорах Цитны — то была она —
Такое было нежное сиянье,
Такой бездонной грусти глубина,
Что силою волшебного влиянья
Я заколдован был, — и вот у ней
Невольно слезы льются из очей.
25
И скрыла омоченное слезами
Она на грудь ко мне лицо свое,
И обнял я усталыми руками
Все тело истомленное ее;
И вот, не то скорбя, не то в покое,
Она сказал мне: "Минувшим днем
Ты потерял сраженье в тяжком бое,
А я была в цепях перед Царем.
Разбив их, меч Татарский я схватила
И на коня могучего вскочила.
26
И вот я здесь с тобою речь веду,
Свободны мы". Она коня ласкала
И белую на лбу его звезду
С признательностью нежной целовала,
И множество благоуханных трав
Рвала ему вокруг руины сонной,
Но я, ее усталость увидав,
На камень усадил ее, склоненный
К стене, и в уголке, меж темных мхов,
Коню я груду положил цветов.
27
Был обращен к созвездиям востока
В руине той разрушенный портал,
Там только духи жили одиноко,
Которым человек приют здесь дал,
Оставив им в наследство то строенье,
Над кровлею его переплелись
Вокруг плюща ползучие растенья
И свешивались в зал, с карниза вниз,
Цеплялись вдоль седых его расщелин,
И плотный их узор бел нежно-зелен.
28
Осенние здесь ветры из листов
Сложили даже, силой дуновений,
Как бы приют для бестревожных снов,
Под нежной тенью вьющихся растений.
И каждый год, в блаженном забытьи,
Над этими умершими листами,
Лелеяла весна цветы свои.
Звездясь по ним цветными огоньками,
И стебли, ощущая блеск мечты,
Переплетали тонкие персты.
29
Не знаем мы, какое сновиденье
В пещерах нежной страсти нас ведет,
В какое попадаем мы теченье,
Когда плывем во мгле безвестных вод,
В потоке жизни, между тем как нами
Владеют крылья ветра, — и зачем
Нам знать, что там сокрыто за мечтами?
Любовь сильней, когда рассудок нем.
Нежней мечта, когда душою пленной
Мы в Океане, в музыке Вселенной.
30
Для чистых чисто все. Мои мечты,
Ее мечты — окутало Забвенье:
Забыли мы, под чарой красоты,
Всех чаяний общественных крушенье,
Хоть с ними мы связали столько лет;
На нас нашла та власть, та жажда, знанье,
Что мысли все живит, как яркий свет,
Всем облакам дает свое сиянье:
Созвездия нам навевали сны,
На нас глядя с лазурной вышины.
31
То сладкое в нас было упоенье,
Когда в молчанье каждый вздох и взгляд,
Исполненные страсти и смущенья,
О счастье безглагольном говорят —
Все грезы юных дней, их благородство,
Кровь общая, что в нас, кипя, текла,
И самых черт нам дорогое сходство,
И все, чем наша жизнь была светла.
Вплоть до имен, — все, что в душе боролось,
Нашло для нас безмолвный властный голос.
32
И прежде чем тот голос миновал.
Ночь сделалась холодной и туманной,
С болота, что лежало между скал,
Сквозь щель в руину гость пришел нежданный —
Бродячий Метеор; и поднялось
До потолка то бледное сиянье,
И пряди голубых его волос
От ветра приходили в колебанье,
И ветер странно в листьях шелестел,
Как будто дух шептал нам и блестел.
33
Тот Метеор облек в свое сиянье
Листы, на ложе чьем я с Цитной был,
И обнаженных рук ее мерцанье,
И взор ее, что нежил и любил, —
Одной звезды двойное отраженье,
На влаге переменчивой волны, —
Ее волос роскошное сплетенье,
Мы оба были им окружены.
И нежность губ я видел, побледневших,
Как лепестки двух роз, едва зардевших.
34
К болоту Метеор ушел, во тьму;
В нас кровь как бы на миг остановилась,
И ясно стало сердцу моему,
Что вот она одним огнем забилась
В обоих; кровь ее и кровь моя
Смешалась, в чувстве все слилось туманном,
В нас был восторг немого бытия
С недугом, упоительно-желанным;
Лишь духи ощутить его могли,
Покинув темный тусклый сон земли.
35
То было ли мгновением услады,
Смешавшим чувства, мысли в зыбях тьмы
И даже погасившим наши взгляды,
Чтобы друг друга не пугали мы,
И ринувшим нас в вольное забвенье,
Где встретили мы страстность, как весну?
Иль было это тех времен теченье,
Что создали и солнце, и луну,
И всех людей, что умерли, но были,
Пока мы здесь о времени забыли?
36
Не знаю. Как назвать, мечтой какой,
Те полные забвенья поцелуи,
Когда рука сплетается с рукой
И с жизнью жизнь сливается, как струи?
Как взор назвать, что потонул в огне,
И что это за властное хотенье,
Что сердце по-обрывной крутизне
Ведет вперед, за грани отдаленья,
К тем вихрям мировым, где, пав на дно.
Два существа сливаются в одно?
37
То тень, что между смертными незрима,
Хотя слепые чувствуют ее;
И власть ее божественного дыма
Здесь знать дала присутствие свое,
Где нежною четой, в любви сплетенной,
Мы пребывали до тех пор, когда
Ночь минула и новый день зажженный
Погас, — и я почувствовал тогда,
Луна была в выси над облаками,
Сбиралась буря с громкими ветрами.
38
Казались побледневшими уста
У Цитны, под холодною луною
Ее волос роскошных красота
На грудь струилась темною волною;
А там, в груди, царила тишина,
В ее глазах, в их глубине бездонной,
Была услада радости видна;
Пусть за стеною ветер возмущенный
Свистел и пенил ключ, бежавший с гор, —
Мы были тихи, ясен был наш взор.
39
Любовь горела в нас безгрешным светом,
И подтверждал безмолвно каждый взгляд,
Что слиты мы негаснущим обетом,
Что совершен таинственный обряд.
Немногим был восторг такой прозрачный
Дарован, — к нам пришел он вновь и вновь:
Мы праздновали в этой ночи брачной
Созвучность дум и первую любовь, —
И все мечты, с их вешним ароматом,
Пленительно сестру венчали с братом.
40
Природы целомудренный закон
Любовь влагает в тех, что вместе были
В младенчестве, — когда свой первый сон
Они под властью новых не забыли,
И если их обычай не стеснил,
И рабство не связало роковое.
Там, где течет Эфиопийский Нил,
В священной роще дерево живое,
Чуть тень к нему от птицы с высоты
Падет, — сжимает, дрогнувши, листы, —
41
Но родственные листья обнимает —
И в час, когда ему сияет день,
И в час, когда листы разъединяет
У всех других растений ночи тень.
Так мы сливались в ласке неизменной,
Любовь питала юные сердца
Той мудростью святой и сокровенной.
Чья музыка струится без конца;
Так мощный Нил дарит обогащеньем, —
Египет весь живет его теченьем.
42
Как отклик тех журчавших родников
Был голос Цитны, нежно-переменный,
Мой голос слит был с ним, созвучьем слов,
Мы были двое в пропастях вселенной;
И между тем как буря в облаках
Гремела, говорили мы о грозном
Крушенье всех надежд, — о семенах.
Что скрыты все же в воздухе морозном
И зло убьют; для нас горел маяк,
Не поглотил нас в жадной бездне мрак.
43
Но Цитна третий день уже не ела;
Я разбудил Татарского коня
И обнуздал его рукой умелой,
Доверчиво смотрел он на меня;
Скорбя о неизбежности разлуки,
Хотя и на недолгий, быстрый срок.
Был полон я такой глубокой муки,
Что уст от уст я оторвать не мог, —
В таких прощальных ласках есть безбрежность:
Еще, еще, растет и жаждет нежность.
44
В последний раз поцеловать, взглянуть, —
И Цитна смотрит, как я уезжаю;
Гроза и ночь не закрывали путь
Среди стремнин ближайших; дальше, с краю.
Ползли туманы, ветер мглу принес,
Но все еще сквозь сеть дождя виднелась
На белой ткани темнота волос,
Разлившаяся их волна чернелась,
Домчался по ветрам прощальный крик,
И вот уже равнины я достиг.
45
Я не боялся бури: не был страшен
Ее порыв и гордому коню,
Когда срывался гром с небесных башен.
Он радовался синему огню.
Широкие глаза налились кровью,
И ржаньем откликался он громам,
Как будто был охвачен он любовью,
И ноздри раздувал в ответ ветрам;
И вскоре пепелище я заметил,
Там, где Огонь Резню приветом встретил.
46
Достиг я разоренного села,
С деревьев листья в буре облетали,
Там кровь людская пролита была.
Стояли груды стен, как знак печали,
Теперь огонь в жилищах тех потух,
Бежала жизнь, и смерть в права вступила,
Отшел от тел их согревавший дух,
Чернелись в блесках молнии стропила.
Лежали кучей, точно сонм теней,
Тела мужчин, и женщин, и детей.
47
На площади был ключ, и были трупы;
Чтоб жажду утолить, я слез с коня,
Глаза усопших, стекловидны, тупы,
Глядели друг на друга, на меня.
На землю и на воздух безучастный;
Склонясь к ключу, отпрянул в страхе я:
Вкус крови был в нем, горький и ужасный;
На привязи коня я у ручья
Оставил, и в пустыне той гнетущей
Искать стал, есть ли в ней еще живущий.
48
Но были мертвы все, и лишь одна
Там женщина по улицам бродила,
Какой-то странной скорбью сражена,
Она на духа ада походила:
Заслышав шум шагов, она сейчас
К моим губам горячий рот прижала,
И, в диком долгом смехе веселясь,
С безумным взглядом, громко закричала:
"Ты пил напиток Язвы моровой,
Мильоны скоро чокнутся с тобой".
49
"Меня зовут Чума, сестру и брата —
Малюток двух — кормила грудью я;
Пришла домой: одна огнем объята,
Другой лежит разрублен, кровь струя.
И с той поры уж я не мать, живая,
Но я Чума — летаю здесь и там,
Блуждая и живущих убивая:
Чуть только прикоснусь я к чьим губам,
Они увянут, как и ты увянешь,
Но раз ты Смерть, ты помогать мне станешь.
50
"Что ищешь ты? Сбирается туман,
Горит луна, и росы холодеют;
Мой мальчик спит, глубоки язвы ран,
И черви в нем теперь кишат, густеют.
Но что ты ищешь?" — «Пищи». — "Ты ее
Получишь; Голод — мой любовник жадный,
Но он удержит бешенство свое;
Тебя во мрак не бросит непроглядный:
Лишь тот, кого целую я теперь.
Придет на пир, в отворенную дверь".
51
И с силой сумасшедшего схватила
Она меня и повела с собой;
Все мимо трупов, каждый шаг, — могила,
Вот мы дошли до хижины одной;
Из всех домов, теперь опустошенных,
К себе она собрала хлебы в дом
И в виде трех столбов нагроможденных
Меж мертвецов поставила кругом.
Она младенцев мертвых нарядила,
Как бы на пир, и рядом посадила.
52
Грозясь рукою на гремевший гром,
Она вскричала, с сумасшедшим взглядом:
"Пируйте, ешьте — завтра мы умрем!"
И хлебный столб, который был с ней рядом,
Толкнув ногой, разрушила она,
Как бы гостям бескровным предлагая;
Я был в сетях чудовищного сна,
И, если б не ждала меня родная,
Там далеко, — меня б схватила тьма,
От состраданья я б сошел с ума.
53
Теперь же, взявши три-четыре хлеба,
Уехал я — безумную с собой
Не мог увлечь. Уже с востока Небо
Мелькнуло мне полоской голубой, —
Гроза притихла; по прибрежью моря
Могучий конь проворно нес меня,
Седые скалы показались вскоре,
И гул пошел от топота коня,
Меж этих скал, над вьющейся дорогой,
Сидела Цитна и ждала с тревогой.
54
Как радостно мы встретились! Она,
Вся бледная, покрытая росою,
Истомлена была, почти больна,
И я домой повел ее тропою,
Обнявши нежно; мнилось мне, что в ней
От этого такое было счастье,
Какое неизвестно для людей;
Наш конь, как бы исполненный участья,
За нами мирно шел, и в полумгле
Окончили мы путь наш по скале.
55
Мы ласками друг друга отогрели,
Был поцелуем встречен поцелуй.
Потом мы наши яства мирно ели;
И как порой осенней, возле струй.
Цветок, совсем иззябший под дождями,
Вдруг радугой распустится в лучах, —
Жизнь юная, улыбкой и огнями,
Сверкнула на щеках ее, в глазах.
Забота уступила власть здоровью,
И озарилась вся она любовью.
