11. Г. С. БАТЕНЬКОВУ («Хотя глас дружества молчанью твоему…»)
Хотя глас дружества молчанью твоему
Без прекословия и укоризн прощает,
Но можно ль нежность дать холодному уму,
Который действие с причиной разбирает?
Ужели хладная и мертвая Сибирь,
Где видны ужасы неласковой природы,
Где вьюги, и мороз, и вихорь-богатырь
От точки полюса под знаменем свободы
Стремятся по горам пустынным бушевать,
Могла твой прежний дух и дружбы уверенья,
Как кедра сильный ветр главу, поколебать…
И силлогизма дать софизму заключенья?
Ужель свинцовый час
Покрыл прошедшее невозвратимой тьмою,
Ужель он заглушил влеченья тайный глас,
Который юношей нас съединил с тобою?..
Конечно, в те часы, как мыслью ты летал
С Невтоном, с Гершелем в планетах отдаленных.
Движенья их, часы, минуты исчислял,
Их жителям давал законы непременны,
Чужд бренности земной,
О друге забывал, как о пылинке бренной,
И гений добрый твой
На время оставлял тебя мечтой химерной.
Иль, долгу верный раб, в союзе с суетой,
Заботой, нуждами и бедством окруженный,
Не мог ты жертвовать минутою одной
Для друга ежедневно?
Но прочь сомнение, ты тот же должен быть:
Те ж чувства, чуждые и низости и лести,
И ум возвышенный, способный отличить
Талант от глупости, дым суеты от чести,
Те ж мысли правоты, размер во всех делах,
И поступь, сродная закону протяжений,
Те ж Эйлер и Лагранж — в сияющих глазах
По тем же степеням высоких уравнений!..
Прости, мой друг,
Метафорическим моим уподобленьям!
С тяжелой головой, с унынием сам-друг,
Могу ли услаждать приятным песнопеньем
Твой к бурям приобвыкший слух?
К тому ж вожатый мой, Вакх дерзостный и юный,
Тогда как я пишу, волнуя бурный дух, —
Мои наладил струны!..
Напрасно б стал тебе забавы воспевать,
О радостях вещать дрожащими устами
И подвиги мои с улыбкой исчислять
На поле боевом не голосом, очами…
Погибло всё, как сон с младенческой мечтой.
Любитель некогда военной непогоды,
С прискорбием теперь меч обнажаю свой,
Как чадо смелое безвластия, свободы!..
Я свет печальный созерцал —
И волос дыбом становился!
Когда же глубину души людей познал,
Я с светом раздружился!..
Руссо и Тимона невольно оправдал,
И, им последовать готовый,
Чем более людей боялся и бежал,
Тем делались сносней тяжелые оковы!
С пустынею в душе, с сомненьем ко всему,
Не доверяющий сим тварям ослепленным,
Которы в гордости, в невежестве уму
Возносят олтари… и гонят ум смиренный…
1817 (?)
12. ПОСЛАНИЕ Г. С. БАТЕНЬКОВУ («Когда над родиной моей…»)
Когда над родиной моей
Из тучи молния сверкала,
Когда Москва в цепях страдала
Среди убийства и огней,
Когда губительной рукою
Война носила смерть и страх
И разливала кровь рекою
На милых отческих полях, —
Тогда в душе моей свободной
Я узы в первый раз узнал
И, видя скорби глас народной,
От соучастья трепетал…
Как быстро гибнет блеск зарницы,
Так из разрушенной столицы
Тиран стремительной стопой
Вспять хлынул с хищною ордой!
И вслед ему бог бранный мщенья,
Во мзду насильств и преступленья,
Перуны грозные бросал
И путь гробами застилал…
Орудие сей грозной мести,
Я взор печальный отвратил
От поприща кровавой чести
И острый меч в ножны́ вложил…
Но ты, мой друг! при шуме славы —
Среди триумфов и побед,
Среди громов борьбы кровавы
Стремясь за разрушеньем вслед,
Свидетель россов смелых силы,
Смиренья их и правоты,—
Поведай мне, что мыслил ты,
Зря цель изрытую могилы?
Скажи, ужель увеселял
Тебя трофей, в крови омытый,
Ужель венок, корыстью свитый,
Рассудка силу заглушал?..
И мрачная завеса пала!
Атропа гибельным резцом
Едва нить жизни не прервала
Твою под роковым мечом.
Простясь с неласковой судьбою,
С печальным опытом, с мечтою,
Ты удалился на покой
Туда, где Лена, Обь волной
В гранитные брега плескают
И по седым во мгле лесам
К Гиперборейским берегам,
Во льдах волнуясь, протекают,
Где всё в немых пустынях спит,
Где чуть приметен блеск природы,
Но где живут сыны свободы,
Где луч учения горит!..
Твои там отческие лары,
Там мир и радости с тобой,
Туда кровавою рукой
Войну, убийства и пожары
Не понесет никто с собой!..
В беседе там красноречивой
С тобой великий Архимед,
Декарт и Кант трудолюбивый,
И Гершель с циркулем планет!
И всё в гармонии с душою,
И чужд клевет и злобы слух…
Почто ж зовешь меня, мой друг,
Делить все радости с тобою!
Могу ль покоем обладать?
Пловец над пропастью бездонной
В отчизне милой, но безродной,
Не ведая куда пристать,
Я в море суеты блуждаю,
Стремлюсь вперед, ищу пути
В надежде пристань обрести
И — снова в море уплываю.
Между 1817 и 1819
13. НЕПОРОЧНОСТЬ ЛЮБВИ
Идиллия
Туманится небо, перун загремел…
Сокрылся за тучами луч яркий денницы…
Я страстью горел
И чашу восторгов на персях девицы
При шуме перуна мгновенно испил…
Всё смолкло, всё тихо, но нежны ланиты Шарлоты
Румянец покрыл,
И локоны зефир волнует развиты,
И перси лобзает под дымкой сквозной.
И грозное небо и громы щадят наслажденье.
Друг нежный, Шарлота, любови святой
Устав натуральный не есть преступленье!..
Нам сердце и совесть порукой с тобой.
Взгляни, после бури природа гордится
Творенья красой!
И сердце невольно к природе стремится…
Пусть снова ударит перун над главой!
Пусть небо готовит нам сильное мщенье,
Но, друг мой, с тобой
Мне жизнь лишь восторги, а смерть — утешенье.
1810-е годы
Давно ли в неге утопал,
Пылая страстью безмятежной?
Давно ль зари восход блистающей встречал
На груди белоснежной?..
Шарлота! грозен взор завистливой судьбы —
Она нас разлучила,
Не внемля голосу мольбы,
Утехи цвет скосила.
Но буря грозная минет,
Мы свидимся с тобою —
Душа надеждою живет…
Разлука не страшна мечтою!..
Пусть верность будет твой закон,
Добро — путеводитель,
И спутник верных, Абеон,
Нам снова возвратит обитель.
В замену радостей, забав и страсти милой
Осталися в удел недуги и печаль..
И мысль от прошлого, стремясь в безвестну даль,
Знакомит нас с безвестною могилой!..
1810-е годы
15. ЕЙ ЖЕ («О, если и тебе назначено судьбою…»)
О, если и тебе назначено судьбою
Изведать мрачное томление души,
За сладости любви
Платить раскаяньем и тайною слезою —
Скажи, могу ли чтить святым судьбы закон
И провидению вверять мои надежды?
Могу ль, смыкая вежды,
Надеяться на сладкий сон?
Нет, нет, беги от глаз доверенность и вера.
Свет мрачный есть цепь зла, избегни цепи сей —
На выях возлежит блуждающих людей;
Их радость детская есть страшная химера!
Забуду ли, когда тебя к груди моей,
Волнуемый страстей робеющих желаньем
Прижал я в первый раз и с тайным трепетаньем
Вкусил сладчайший дар <неспелой> жизни сей,
И воздремал с тобой, блаженством упоенный.
Беспечный, я не мог предвидеть бури бед,
Когда мне в первый раз казался благом свет,
Когда, с тобой соединенный,
Восторгами любви считал мой каждый час;
Но в тихих облаках таился гром опасный —
Приметно исчезал жар чувства сладострастный,
И светлый пламенник желаний вдруг погас!
Предчувство — жребия превратность возвещало!
В борьбе с самим собой я мыслить не дерзал
О следствиях любви. Но глас природы снял
Со взоров мрачное сомнений покрывало!
Я вижу, милый друг, причину тайных слез
И тайного томленья;
Оставь рабам сует пути предрассужденья
И не страшись молвы бессмысленных угроз:
Не может зла творить устав святой природы.
Покорствуй ей, она ведет добра рукой
От бурь и непогод сокрытою стезей
Под кров прямой любви и нравственной свободы!
1810-е годы
16. «От ранней юности я жребий мой познал…»