Михаил Лермонтов - Том 2. Стихотворения 1832-1841

Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
С<мирновой> штучку, фарсу Саши
И Ишки М<ятлева> стихи…

Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены;
Мы шли дорогою одною,
Нас обманули те же сны.
Но что ж! — от цели благородной
Оторван бурею страстей,
Я позабыл в борьбе бесплодной
Преданья юности моей.
Предвидя вечную разлуку,
Боюсь я сердцу волю дать;
Боюсь предательскому звуку
Мечту напрасную вверять…

Так две волны несутся дружно
Случайной, вольною четой
В пустыне моря голубой:
Их гонит вместе ветер южный;
Но их разрознит где-нибудь
Утеса каменная грудь…
И, полны холодом привычным,
Они несут брегам различным,
Без сожаленья и любви,
Свой ропот сладостный и томный,
Свой бурный шум, свой блеск заемный,
И ласки вечные свои.

Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз,
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.

Но перед идолами света
Не гну колени я мои;
Как ты, не знаю в нем предмета
Ни сильной злобы, ни любви.

Как ты, кружусь в весельи шумном,
Не отличая никого:
Делюся с умным и безумным,
Живу для сердца своего.

Земного счастья мы не ценим,
Людей привыкли мы ценить:
Себе мы оба не изменим,
А нам не могут изменить.

В толпе друг друга мы узнали;
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.

Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.

Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.[7]

Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко
И тихонько плачет он в пустыне.

Как-то раз перед толпою
 Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою[8]
 Был великий спор.
«Берегись! — сказал Казбеку
 Седовласый Шат, —
Покорился человеку
 Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
 По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
 Загремит топор;
И железная лопата
 В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
 Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
 Через те скалы́,
Где носились лишь туманы
 Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
 Первый был скачок,
Берегися! многолюден
 И могуч Восток!»
— Не боюся я Востока! —
 Отвечал Казбек, —
Род людской там спит глубоко
 Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
 Пену сладких вин
На узорные шальвары
 Сонный льет грузин;
И склонясь в дыму кальяна
 На цветной диван,
У жемчужного фонтана
 Дремлет Тегеран.
Вот — у ног Ерусалима,
 Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
 Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
 Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
 Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
 Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
 Про дела отцов.
Всё, что здесь доступно оку,
 Спит, покой ценя…
Нет! не дряхлому Востоку
 Покорить меня! —

«Не хвались еще заране! —
 Молвил старый Шат, —
Вот на севере в тумане
 Что-то видно, брат!»

Тайно был Казбек огромный
 Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный
 Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
 Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье,
 Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
 До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
 Движутся полки;
Веют белые султаны
 Как степной ковыль;
Мчатся пестрые уланы,
 Подымая пыль;
Боевые батальоны
 Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамены,
 В барабаны бьют;
Батареи медным строем
 Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
 Фитили горят.
И испытанный трудами
 Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
 Генерал седой.
Идут все полки могучи,
 Шумны как поток,
Страшно-медленны как тучи,
 Прямо на восток.

И томим зловещей думой,
 Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый —
 И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
 Племя гор своих,
Шапку[9] на́ брови надвинул —
 И навек затих.

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.

Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струёй.

Je l'attends dans la plaine sombre;
Au loin je vois blanchir une ombre,
Une ombre qui vient doucement…
Eh non! — trompeuse espérance —
C'est un vieux saule qui balance
Son tronc desséché et luisant.

Je me penche et longtemps j'écoute:
Je crois entendre sur la route
Le son qu'un pas léger produit…
Non, ce n'est rien! C'est dans la mousse
Le bruit d'une feuille que pousse
Le vent parfumè de la nuit.

Rempli d'une amère tristesse,
Je me couche dans l'herbe épaisse
Et m'endors d'un sommeil profond…
Tout-à-coup, tremblant, je m'éveille:
Sa voix me parlait à l'oreille,
Sa bouche me baisait au front.[10]

Лилейной рукой поправляя
Едва пробившийся ус,
Краснеет как дева младая
Капгар, молодой туксус.
· · ·

На бурке под тенью чинары
Лежал Ахмет Ибрагим,
И руки скрестивши татары
Стояли молча пред ним.

И, брови нахмурив густые,
Лениво молвил Ага:
О слуги мои удалые,
Мне ваша жизнь дорога!

· · ·