Гарик Сукачёв - Моя бабушка курит трубку

1988–1991 гг.

Своих родителей я не успел убить – они умерли раньше. Им повезло. Они успели лечь в гроб до того, как я принял решение. И поэтому первой я убил свою тещу. Она была эдакой молодящейся дамой. Она вечно красила волосы «Блондораном» и шлялась по подругам.

Пять лет я терпел. Пять лет – после того, как мы решили съехаться. И за эти годы мы ни разу не ссорились. Я не могу сказать, что наши отношения были хорошими или плохими, скорей они были никакими. Она не мешала жить мне, я не мешал ей. Когда я говорил ей «доброе утро», она, улыбаясь, отвечала «здравствуй, дружок». И это изо дня в день! Я зарезал ее на кухне. Она стояла спиной ко мне у газовой плиты и что-то жарила. Сзади нее стоял стол и на нем лежал кухонный нож с черной рукояткой. Рукоятка была проклепана в двух местах, и поэтому на ней были стальные кружочки, по два с каждой стороны. Я тихо вошел и взял нож со стола. Сначала я ударил ее в спину. От удара она выпрямилась, она не закричала, а как будто насторожилась. Тогда я рванул нож на себя и вогнал его ей под правую лопатку. Она отвратительно завизжала, и тогда я начал ее резать.

Старшую дочь я подстерег в парке.

Поздно вечером она возвращалась с катка, на который всегда ходит с подругами. Весь вечер я жался к стене раздевалки и следил за ней. Каток был ярко освещен, а там, где была раздевалка, было не освещено, и поэтому она не могла меня увидеть. Я стоял и не знал, как и когда смогу ее подстеречь. Но я точно знал, каким образом я ее убью: веревка лежала за пазухой.

Мне повезло. Ее подруги остались с какими-то парнями, и она одна пошла домой. Когда она проходила через парк, я сначала догнал ее, а потом повесил.

Что касается сына, все было просто. Мы шли по узким мосткам через реку. Это было в деревне, и река там не очень широкая, но зато достаточно стремительна, и в ней есть очень глубокие места. Я просто столкнул сына в воду, и он утонул…

Я часто вспоминаю эту речку. Летом там хорошо порыбачить, особенно с ночевкой, когда можно поставить жерлицы, насадив на тройные крючки маленьких лягушат. Сидеть и ждать под стрекотание ночных сверчков, когда леска на поставленных в воду рогатках начнет разматываться, и тогда потихоньку начинать тянуть, то отпуская, то подтягивая леску на себя и вбок, а потом вытаскивать щучку или судака.

Жену я убил вчера. Когда мы легли в постель, я дождался, когда она заснет, а потом задушил ее подушкой…

В этом убийстве было что-то аристократическое. Когда я ее убивал, я представлял себе королевские дворцы и мятежных дворян, которые, отнимая жизнь у одного монарха, дают трон другому. Это было романтическое приключение.

Сейчас я знаю, я точно знаю, что теща опять сплетничает у подъезда с соседками. Жена отвела старшую в школу, а младшего в детсад и сама на работе. Но я-то знаю ТОЧНО, что они мертвы, и я умнее их всех. Я знаю, что сегодня совершу то, чего никто из них не ждет. Сегодня я совершу САМОУБИЙСТВО. И для этого мне нужно просто уснуть!

Если долго не спать ночами, а проснуться под вечер, когда электрички уносят за город, в темноту своих одиноких наездников, а белые кошки начинают открывать желтые семафоры для всего, что движется во тьме, можно вспомнить про тайный лаз в земле, который находится в секретном месте, которое находится в секретном углу, в земле, там, где кольцо трамвайных путей описывает дугу, и прохожие не пересекают железных линий.

И тогда можно вспомнить про девочку Марианну, которая живет в Москве и знает секрет. Она знает, что в тайный лаз, который находится в секретном месте, в укромном углу, всегда спускаются двое, молодой и старый, и зажигают там свет. Тогда нужно пересечь железные линии и приблизиться к Месту. Припасть к земле и прислушаться. И когда услышишь неясный шум, знай – они здесь. Открывай тайный лаз, и под ним будет решетка, а за ней свет и голоса.

И тогда откроются заветные двери в земле и станет больно глазам, потому что станет совсем светло. И голоса в земле затихнут, прислушиваясь, а потом старый испуганно спросит:

– Кто там?

– Гестапо. МосГаз! Открывайте. Вы окружены. Ваша карта бита!

И молодой выйдет наружу, опустив белобрысую голову на юную грудь, и накроет ее плечами. И сдастся на милость победителя. А старый закричит:

– Не подходи, убью!..

И начнет строчить короткими и длинными очередями.

И тогда надо приложить КЕРЬ к левому уху и прошептать волшебное слово АЛАНГА.

И тогда снизу сразу начнется артобстрел из тяжелой, средней и легкой артиллерии.

А когда все закончится, можно будет слушать грустный одинокий плач старика.

И тогда нужно закрыть тайное место и забросать его грязной, противно пахнущей землей, а потом уйти к кольцу трамвайных путей, которое описывает дугу, положить КЕРЬ на одну из железных линий и дождаться трамвая.

И когда трамвай беспощадно промчится и поедет дальше, согласно маршруту следования, указанному на прямоугольных досках и номере, надо поднять горячую пластину и уйти в неизвестном направлении, слушая жалобную ноту, которую пластина будет издавать. Но так можно поступить только, если услышишь плач старика. А если плач не будет слышен, то Создатель прольет с неба хляби небесные. И помчатся всадники, призывая всех в одно место.

И тогда разрушатся дома и деревья, а животные будут спасаться в диких горах и не спасутся.

А когда вода зальет все то, что раньше называлось землей, останутся только рыбы, которые будут пожирать друг друга, потому что есть будет уже нечего и незачем. И когда последняя рыба умрет, затихнет Океан и появится солнце.

Но оно тоже не услышит жалобную ноту. Потому что оно далеко. За 500 миллионов миль и 25 миллионов парсеков.

Я ехал в вагоне скорого поезда в Москву из Саратова. Это было накануне нового, 94-го года. Поезд остановился на перроне какого-то городка. Он остановился всего на каких-нибудь 3 минуты, чтобы тронуться дальше, увозя меня к дому. Из простого любопытства, может быть, я подошел к окну и посмотрел в него. А может, я подошел не просто так, а что-то привлекло меня, чтобы выглянуть наружу. Что-то тихо звякнуло во мне, какой-то маленький молоточек стукнул по хрустальной шестеренке, и она, повернувшись, создала тихий звук. Но я не в силах сказать точно, было это до того, как я остановился у окна, или после. За окном был вечер и вечерний вокзал розово-серого цвета стоял передо мной с окнами из желтого электричества. Перрон был бел от снега. На снегу стояли трое-четверо мужиков в ушанках и унылый милиционер, который грустно посмотрел на меня.

Прозвучал свисток, и поезд потихоньку тронулся, навсегда разлучая меня и с вокзалом, и со снежным перроном, и с мужиками, и с грустным милиционером. Поезд тихо уезжал, а за окном шла баба в темном пуховом платке. Рядом с нею бежали собаки. Одна – большая, черная и кудлатая, а другая поменьше, черная же, но с белыми подпалинами. Баба что-то говорила собакам, а они, прислушиваясь, бежали рядом. Потом по путям прошел мужик-путеец в желтом жилете поверх телогрейки, чему-то улыбаясь. Потом проплыли мимо цистерны и какие-то бочки, за которыми мерцали огоньки окон деревянных домов. Три цыганки тащили какие-то мешки через пути. Тихо проплыла путевая сторожка со шлагбаумом. Наверное, 100 лет назад было так: и эти цистерны, и мужик-путеец, и сторожка со шлагбаумом, и цыганки со своими мешками; так же грустно и прекрасно.

И не есть ли та тоска, которая родилась во мне, тоской по Родине? Не есть тот тихий звук, который прозвучал в моей душе, – любовь?

Поезд уезжал домой, вздрагивая и качаясь на рельсах, а я сидел, писал эти строчки.

На автоответчике гудки несказанных слов.

Мне захотелось, чтобы собака,

Которая случайно оказалась в подъезде,

Была Посланцем.

Наверное, эта мысль – мысль труса.

В пустом доме захотелось друзей

И в то же время захотелось одиночества.

Вино, что искрится в бокалах,

Чем-то напоминает слезы. Ну и пусть!

Май 1994 г.

Он набрал ее номер и спросил:

– Это клуб? Его спросили:

– А какой вы номер набираете?

– Номер такой-то, – ответил он.

– А какой вам нужен клуб? – спросили его.

– Извините, я ошибся, – сказал он и бросил трубку. Но до того, как бросить трубку, он вспомнил, чей это номер, но почему-то спросил другое. Но ведь самое-то главное, что он звонил действительно в клуб по другому номеру, а набрал этот. И он подумал:

«А может, это она все напутала?! И вывела его рукой свой номер».