Баллада о невидимом райцентре
Год за годом в тихом озерце,
обрамлён пейзажиком исконным,
отражался маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.
Но однажды вздрогнула вода,
потемнело озеро к ненастью —
передали новость провода,
что пошла борьба с Советской властью!
Изменились жители в лице.
Был намёк неверно истолкован.
Взбунтовался маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.
Демократов вышвырнули прочь,
возвели в проулках баррикады,
жгли костры и факелы всю ночь,
не боясь ни Бога, ни блокады.
Отдалось в чувствительном крестце —
понял мэр, что быть ему секомым
за мятежный маленький райцентр
с красным флагом над райисполкомом.
А броня-то всё ещё тверда —
и в степных дымящихся просторах
потекла десантная орда
на пятнистых бронетранспортёрах.
Озабочен старший офицер —
уж не заблудился ли с полком он?
— Господа! Да где же здесь райцентр
с красным флагом над райисполкомом?..
Озерцо да роща, благодать,
но нигде ни домика, хоть плюньте!
И пришлось в итоге докладать
о пропавшем населённом пункте.
…Иногда лишь в тихом озерце
вопреки оптическим законам
возникает сгинувший райцентр
с красным флагом над райисполкомом.
(Эту быль под тихий звон монист
в кабаке с названием «Цыганка»
рассказал мне бывший коммунист,
президент коммерческого банка.)
1995
Я согласился на раздел страны,
продался я за ваучер бумажный —
и вот латаю старые штаны,
а кто-то строит дом пятиэтажный.
Зачем на танки с камушком в руках
попёрся я, поверя в жизнь иную!
Был в дураках — остался в дураках.
Не привыкать. Стерплю. Перезимую.
Но что мне делать в случае таком,
когда в окрестной рощице зелёной
берёзка-полоняночка тайком
кивнёт приватизированной кроной?
Я перед ней, дыханье затая,
стою, как пень, и медленно въезжаю:
была ничья и, стало быть, моя;
теперь — его и, стало быть, чужая.
А он возводит львиное крыльцо,
он голубые зафугачил ели.
И уж не бросишь ваучер в лицо —
грешно сказать, не про́пили — проели.
Продам пальто (ещё не холода).
В конце концов не всё ему смеяться!
Ох, посмотрю я на него, когда
наступит год две тысячи семнадцать!
1994
(исполняется тяжёлым слезливым басом)
Я-то думал, что честно
поделим Россию на части:
хочешь — сам пропивай,
хочешь — внукам оставь на пропой.
Накололи, заразы!
Опять я поверил начальству.
И опять пролетел,
как шрапнель над абхазской тропой.
В сберегательном банке,
куда собрались бедолаги
за своим за родимым
Расеюшки кровным куском,
мне в стеклянном окошке
вручили кусочек бумаги
и сказали, что эта бумага —
моя целиком.
Я хожу до сих пор
со сведёнными тупо бровями.
Пропивал и считал:
как припомню — стыдом опалит!
Всю страну отхватили
с морями её и краями
и за всё уплатили
неполных двенадцать поллитр!
Отдаю обстановку за так
спекулянтам-уродам,
и останутся скоро в дому
простыня да кровать.
Ты прости мне, Россия,
что я тебя дёшево продал!
Мог продать подороже.
А мог бы и не продавать.
1994
Не постигну, чёрт возьми, я,
глядя на иных:
у меня шизофрения
или же у них?
Вот во храме, будто равный,
свечку запалит
самый главный православный —
в прошлом замполит.
Залупился и сияет
светочем идей
самый главный россиянин —
в прошлом иудей.
О крутых дегенератах
издаёт роман
самый главный литератор —
в прошлом графоман.
Но гляжу: спокойны лица,
в норме бытиё.
Чье ж сознание двоится?
Стало быть, моё.
Господа, не надо денег,
вам за так поёт
самый главный шизофреник —
в прошлом идиот.
1995
Буржуи идут в ресторан,
колыша неправедным пузом,
а я, пролетарий всех стран,
что были Советским Союзом,
то стыд прикрываю, то срам.
Ликует нетрезвый тиран,
Отечество движется юзом,
а я, пролетарий всех стран,
что были Советским Союзом,
гляжу, кто идёт в ресторан…
А мне бы фургон-ветеран
с каким-нибудь взрывчатым грузом —
и я, пролетарий всех стран,
что были Советским Союзом,
не глядя пойду на таран.
Такой будет «Но пасаран!» —
осколки уйдут к гагаузам[31].
Но я, пролетарий всех стран,
что были Советским Союзом,
нарочно восстану из ран!
Но где тот фургон-ветеран?..
1996
(вполголоса, с оглядкой на стены)
По военной дороге загрохочет в итоге
что ни век повторяемый год —
и, с народом едины, станут дыбом седины
у виновника наших невзгод!
Возле волжского плёса приржавели колёса
в сорняках, заплетённых плетнём.
Мы в преддверии драки сцепим старые траки,
в бензобаки соляру плеснём.
Грохотать нашим танкам по коммерческим банкам
и по биржам греметь сырьевым,
где сидят, по идее, иудеи-злодеи:
Киллер, Дилер и местный Рувим.
Поползут через пашни орудийные башни
на столицу в тумане слепом.
Трабабахнем, шарахнем, сверху молотом жахнем
и дорежем колхозным серпом!
1996
Жил сказочник с печальным абрисом,
истории плести мастак.
Ах, Андерсен, мой милый Андерсен,
прости противного, но всё не так.
У сказочки не та концовочка:
мерещится, чуть задремлю,
что девочка Шестидюймовочка
уже шарахнула — да по Кремлю!
Ах, Андерсен, мой милый Андерсен,
что пёрышком скрипел стальным!
Ты, видимо, ошибся адресом,
калибром, имечком и остальным.
У сказочки не та концовочка:
мерещится, чуть задремлю,
что девочка Шестидюймовочка
уже шарахнула — да по Кремлю!
Печален ты, хотя и радостен,
утеха ты моей души,
но, Андерсен, мой милый Андерсен,
прошу по-доброму, перепиши!
У сказочки не та концовочка:
мерещится, чуть задремлю,
что девочка Шестидюймовочка
уже шарахнула — да по Кремлю!
1994–2005
Ползёт по отмели рачок
в Карибском море.
Memento mori, дурачок,
memento mori!
Ты волосок нашёл в борще.
Какое горе!
Не тронь жену, и вообще
memento mori!
Кругом на улицах менты
и монументы.
Жестоки рты. Безумен ты.
Окстись! Memento!
Кругом долги и жизни нет —
одни моменты.
Забудь про жизнь. Лови момент.
Шепни: «Memento!»
1981
Где-то храмы ветхие,
Мехико, Калькутта…
«Всё. Слезай-приехали», —
говорит кондуктор.
Рельсы в сизом инее.
Серенькая проза.
Остановка имени
Миши Берлиоза.
1980
«А было прекрасное утро…»
