Мария Калмыкова
Молния войны лизнула человечество своим языком — и оно зашевелилось. Вздувшаяся Россия сбросила свою старую скорлупу, железная Германия переменила свою маску и вся Европа подернулась новой гримасой. Фейерверк революций прогулялся по лицу земли и на горизонте мира брызнули протуберанцы новых зорь. Новый уклад человеческой жизни раскидался капризным узором в воображении и ждет своих мастеров. Но авангард мирового духа — поэты. Бесконечно упорная армия безумцев неудержимо таранит цитадель неизвестного и разрывает дорогу к Солнцу. Выброшенные культурой, они «ведут за узду человечество» и покорное животное молится своему Пророку. На грудах мировых событий возникает группа титанических поэтов. Как бы из огня и дыма выростает монументальная громада Маяковского, гремящего бурей воплей. Его поэма «Война и мир», как Горгона, распространяет свою власть и окаменяет головокружительными образами.
Дыхание гения охватывает железным ураганом и уносит в лабиринт величайших настроений:
«Дымами и боями охмеленная земля», «подвешенная люстрой в небо зажженная Европа», разгул «быкомордой и массомясой оравы».
«Нет, не стихами!
Лучше язык узлом завяжу
Чем разговаривать!»
Возмущенный ураганом безрассудных смертей он, задыхаясь, хрипит:
«Вытеку срубленный, но кровью выем
Имя „убийца“, выклейменное на человеке!»
«Война! довольно! уйми ты их!
Уже на земле голо!»
«Каждый ненужный даже,
Должен жить.
Нельзя ж его
В могилы траншей и блиндажей
Вкопать заживо!»
Фигляр и кривляка в жизни, он выступает, как величайший гуманист и воплощает в себе преступное человечество:
«Каюсь: я один виноват.
В растущем хрусте ломаемых жизней.
В христиан зубов резцы вонзая,
Львы вздымали рык.
Вы думаете — Нерон, это Я Маяковский,
Пьяным глазом обволакивал цирк».
«Люди! дорогие! Простите меня!
Всех окаяннее, пока не расколется,
Буду лоб разбивать в покаянии!»
И в огневорот мировых революций с грохотом падает последнее эхо:
«Земля еще подымет голову!»
«Там, за горами горя
Солнечный край непочатый!
За голод, за мора море
Шаг миллионный печатай!»
Но вот на дымных развалинах взорванной литературной Бастилии, на хаосе «великой маяковщины» вздымается титаническая фигура Вадима Баяна, выдыхающего океан громовых пророчеств. «Как некий Зверобог», он шагает «по трапециям млечных путей», «чтоб куда-нибудь выкрикнуть гранитные громы, чтоб лихорадились у времени пульсы, чтоб химерней вжирались вечности гольфштромы». Как грошевый апельсин, он сжимает гниющую землю, бросает ее в помойную яму вселенной и «по трупам веков в хороводы тысячелетий» тащит свое сердце, «большое, как Африка»:
«Под тяжелою поступью накренялась вселенная
От зубовного скрежета сыпались зодиаки».
Звериным жестом бросает железную перчатку в искаженное лицо мира и предрекает гибель старых материков:
«Из выстрела времен раздастся пьяный век.
Прыщами вздуются нарвавшие вулканы,
Закашляет земля, завоет человек —
И гниль материков проглотят океаны».
Богатырской рукой он разрывает туман тысячелетий и огнедышащими глазами устремляется за миллион веков. За гранями времен, где кончается микроскопическое человечество, чудится ему восход торжествующего Собачества, вереница тончайших культур и железный полет землекрушений:
«Подохнут микросы под млечным колесом.
Плевками высохнут гнилые океаны.
Лишь солнце бледное, с затасканным лицом
В мирах останется лизать земные раны
Придет Собачество вспахать свои поля
На пепелище зла и микро-человеков
И сдохнет солнышко, и черная земля
Опустит надолго тоскующие веки».
Непривычному сердцу жутко врываться в глубину веков, но пришел Коллективный Пророк, мощным ударом растворил «ворота вечности», двинул землю гранитной пятой, и мир, оперенный огнями революций, с грохотом покатился в уклон голубых фейерверков. В океанах великих возможностей задымились чудовищные корабли, простирающие «светопожарные вымпелы» в царство Счастья и «голубых солнц».
