Константин Кедров - Невеста лохматая светом

Червонный червь заката
путь проточил в воздушном яблоке
и яблоко упало
Тьма путей прочерченных червем
все поглотила как яблоко Адам
То яблоко вкусившее Адама
теперь внутри себя содержит древо
а дерево вкусившее Адама
горчит плодами – их вкусил Адам
Но
для червя одно —
Адам и яблоко и древо
На их скрещенье червь восьмерки пишет
Червь
вывернувшись наизнанку чревом
в себя вмещает яблоко и древо

Возьмите меня в золотую постель
Сыграйте со мною в серебряный ящик из света
Покуда доносится голос постылых пустынь
Я знаю, что сбудется это
И сбудется это

Пока еще нет во мне голоса —
Только любовь
Но только любовь – это голос
И все его слышат
Пока еще прячутся голуби в алую кровь
А алая кровь – это крылья взлетающей крыши
За голубем небо как текст улетающий в файл
За файлом экран и дисплей
За дисплеем экран
Прочитанный текст это
я улетающий в файл
Прочитанный текст – это файл улетающий в Я

Последняя книга которую я напишу
похожа на остов из мамонта из мезозоя
Но я не пишу и поэтому я не пишу
из зоомузея записок и из мезозоя

Музей музыкален в нем зоорояль зооарфа
в нем зоовалторны и зоолитавры аморфны
в нем зоолончели с изогнутой шеей жирафа
вдоль линии Соль соловей опрокинутый в морфий

Как в банке с эфиром
расправлены крылья всех звуков-стрекоз
прозрачно теряющих крылья в изгибах рояля
где сладковкушающий мамонт – вселенский наркоз

скрипичным ключом в Ре и в Ля
свой скелет повторяет теряя

Сквозь мамонта в Ля я влетаю в серебряный файл
в нутро где руины из рун и руно золотое
откуда роятся щемящие файные Фа
в сластящее лето летящие в зоо из зноя

Да будет вам книга моя из струны
переполнившей верх
Наверх вы товарищи все – динозавры
и плезиозавры
За буквою Ферт и не менее древнего Херъ
где снова из Ять и из Ерь
Херъ и Зверь вылезают

Как образ зеркала взнесен над Петергофом
чтобы обрушить вниз каскад зеркал
так глухотой окутанный Бетховен
разнес по клавишам погасший Зодиак
Так в пропасти скрипичного ключа
немеют ноты и болят ключицы
Скрипичный ключ округлый как земля
похож на очертанье мертвой птицы
Гроздья роз источая грусть
тяжелеют от этой грусти
каждый путник всего лишь пути
забывающий в чувстве чувство
В каждом поле есть поле битвы
в каждой битве есть забытье
Из бытия не создать избыток
все что избыток – небытие
Как градусник из последних сил
вытягивает свой градус
так я полнеба в себя вместил
и вытеснил в небо радость
А там вдали от каждого поцелуя
свет как кардиограмма где нет пробела
или как кладбищенская аллея
не имеющая предела
впереди меня
огибая воображаемую линию
позади меня огибая эхо
так Офелия ловит лилию
и тонет в глубине смеха

Однажды осенью я вышел в цирк
был впереди своих последних лет
и улетела вдруг гремящим светом
лучеобразная лавина зла
полупрозрачный ангел стал прозрачным
сквозь ангела окно я увидал тот свет
он был как я
отнюдь не бесконечен
а здание возводилось из громоздкого вакуума
из заатмосферных сфер
во дни где нас не было
к дням где нас не будет
но я и сам не знаю
где нас не было больше
или где я больше был
Я люблю твою царскую пустоту
состоящую в основном из птиц
корабли
которым имена Грусть и Паноптикум
память – это аптечный склад
где будущее – аптека.

Чтобы коснуться тюрьмы ресниц
я хотел бы немного раздвинуть стены
Эта стена стенаний твоих ладоней
В ладонях живут только птицы
Но и они улетают если
ладонь в ладонь
Ладонь уплывает
Ах как ненавистны все эти птицы
терзающие когтями небо
складывающие крылья
как две ладони
и раскрывающие ладони
чтобы лететь
аплодируя телом

Нет нежнее ресниц жен
жен рожающих патефоны
жен питающихся стихами
и ласкающими гортанью

В это непролазное небо
вламываются тела из ломоты

Я пишу птицами
как кистями
Они мне во всем послушны
обмакиваемые в небо

Тамародвижение
Интрига беззвучной бездны
Бездны не имеющей эха
но отдающейся в себе слева

Коллапс

Только ты знаешь как играет и светит гобой
Южный Херувим
Когда с ветвей свисает гиббон
С лица стирается грим

Но грим лицу не всегда к лицу
Не для всех играет гобой
Но грим всегда к лицу подлецу
Подлец не бывает самим собой

Он может быть всем
Что творит гобой
Вернее может не быть
Но ты можешь быть только самим собой
Только самим собой можешь ты быть

Помогай бытию отворяя дверь
Или солнце включая
Херувим летит сквозь земную Твердь
Тверди не замечая

Ангелам нет основания в Тверди
Это заметил Джузеппе Верди
Когда
Сквозь твердыню ада
Вошла и вышла Аида

На слонах на конях фараона
в ад въезжают
фараоны и рабы фараонов
Но ад всегда отдает назад
Ангелов и влюбленных

В нем нет стен потолка и пола
В нем нет возраста и нет пола
Он полон пламени без огня
Ад всегда без меня

О слон с Востока летящий
на самых слоеных крыльях
в пространстве сна расслоенный
лишь к вечности прислоненный
Как старый комод летящий
ты весь из витражных стекол
мерцающих леденцами
из музыки и шарманки

шарниры шины насосы
стеклянные псы и бусы
короны из шоколада
серебряный меч из липы
картонный щит
и конечно
газетный шлем на макушке

Никто никому не нужен
Все более чем железны
спокойны неуязвимы
железно железнодорожны

Но слон с Востока летящий
наполнен пляской щемящей
нарушивший злое время
вернувший громаду детства
он снова тебе напомнит
что ты все равно ребенок
и крайне далек от смерти
которая где-то рядом.

Пленяя Плиния
сладким пленом
она дала ему пару птиц
которые
содрогаясь
взял в руки Плиний

Плиний не подозревал
как это возможно
сжимая птиц
он пел
историю
неистово
исторгая
оргии
здравого смысла
на коих помешан Рим

Здравый смысл
тем более отвергаем
чем более очевиден
чем боль ее очевидней

Он взял щит и меч
и ощетинился
копьями во все стороны

Так вы полагаете что Боги?..
Как я уже доказал
боги равнобедренны
и прямоугольны…

Плиний отпустил одну птицу
И охладил ладонь
Но далее
Речь была нечленораздельная
– Рим должен отпустить птиц…

Дирижер бабочки
тянет ввысь нити
Он то отражается то пылает
Бабочка зеркальна и он зеркален
кто кого поймает
никто не знает
Дирижер бабочки стал как кокон
в каждой паутинке его сиянье
Бабочка то падает то летает
дирижер то тянется то сияет
Дирижер бабочки стал округлым
он теряет тень между средней Вегой
он роняет пульт посредине бездны
он исходит светом, исходит тенью
Будущее будет посередине
в бабочке сияющей среброликой
в падающем дальше
чем можно падать
в ищущем полета
в середине птицы

За мной крадется вор с тупой свирелью
в ней все заполнено очами
слепой свирелью стал туманный посох
врастающий в туман
гремит туманом
свирельная ночная мгла
зрачки перебирая
окутанный свирелью горизонт
встает из праха
мертвый как младенец
спеленатый свирелью грозовой
слепые роды грозовой свирели

В окруженье умеренно вянущих роз
обмирает в рыданиях лето
Гаснет радужный крест стрекозы
где Христос
пригвождается бликами света

Поднимается радужный крест из стрекоз
пригвождается к Господу взор
распинается радужно-светлый Христос
на скрещении моря и гор
Крест из моря-горы

Крест из моря-небес
Солнце-лунный мерцающий крест
крест из ночи и дня
сквозь тебя и меня
двух друг в друга врастающих чресл

В это время змея сползающая с откоса в мазуте
оставляет кожу на шпалах как шлейф Карениной
В это время в гостиную вваливается Распутин
и оттуда вываливаются фрейлины

Все охвачено единым вселенским засосом
млечный осьминог вошел в осьминога
Двое образующих цифру 8
друг из друга сосут другого

Так взасос
устремляется море к луне
Так взасос
пьет священник из чаши церковной
так младенец причмокивает во сне
жизнью будущей переполнен