Константин Бальмонт - В безбрежности

Как спит речное дно.

И вот во мгле, вдали,

Открыв лицо свое,

Кувшинки расцвели

И смотрят на нее.

Они горят в ночи,

Их нежит гладь воды,

Ласкают их лучи

Застенчивой Звезды.

И будут над водой

Всю ночь они гореть,

Чтоб с Утренней Звездой

Стыдливо умереть.

Исполинские горы,

Заповедные скалы,

Вы — земные узоры,

Вы — вселенной кристаллы.

Вы всегда благородны,

Неизменно прекрасны,

От стремлений свободны,

К человеку бесстрастны.

Вы простерли изломы,

Обрамленные мохом,

Вы с борьбой незнакомы,

Незнакомы со вздохом.

Вы спокойно безмолвны,

Вас не тронут рыданья,

Вы — застывшие волны

От времен Мирозданья.

Точно призрак умирающий,

На степи ковыль качается,

Смотрит Месяц догорающий,

Белой тучкой омрачается.

И блуждают тени смутные

По пространству неоглядному,

И непрочные, минутные,

Что-то шепчут ветру жадному.

И мерцание мелькнувшее

Исчезает за туманами,

Утонувшее минувшее

Возникает над курганами.

Месяц меркнет, омрачается,

Догорающий и тающий,

И, дрожа, ковыль качается,

Точно призрак умирающий.

Вдали от берегов Страны Обетованной,

Храня на дне души надежды бледный свет,

Я волны вопрошал, и Океан туманный

Угрюмо рокотал и говорил в ответ.

«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.

Ты вверился мечте обманчивой и странной.

Скитайся дни, года, десятки, сотни лет,—

Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».

И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,

Охвачен пламенной, но безутешной думой,

Я горько вопросил безбрежный Океан,—

Зачем он странных бурь питает ураган,

Зачем волнуется,— но Океан угрюмый,

Свой ропот заглушив, окутался в туман.

Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море,

Оба окутаны светом мертвенно-бледной Луны.

Ветер в пространстве смутился, смолк в безутешном

                                         просторе,

Небо, и Ветер, и Море грустью одною больны.

В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно,

В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна.

Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно,

Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

Только там, где дремлют камыши,

Чья-то песня слышится, печальная,

       Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,

Он с своим прошедшим говорит,

А на небе вечер догорающий

       И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?

Отчего так бьется эта грудь?

В этот миг душа его желала бы

       Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,

Все, на что надеялась любовь,

Проскользнуло быстрым сновидением,

       Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,

Белый лебедь в этой песне слил,

Точно он у озера родимого

       О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,

И когда туман вставал в глуши,

Лебедь пел все тише, все печальнее,

       И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,

Оттого он пел в предсмертный час,

Что пред смертью, вечной, примиряющей,

       Видел правду в первый раз.

Меня не манит тихая отрада,

Покой, тепло родного очага,

Не снятся мне цветы родного сада,

Родимые безмолвные луга.

Краса иная сердцу дорога,

Я слышу рев и рокот водопада,

Мне грезятся морские берега,

И гор неумолимая громада.

Среди других обманчивых утех

Есть у меня заветная утеха:

Забыть, что значит плач, что значит

                              смех,—

Будить в горах грохочущее эхо.

И в бурю созерцать, под гром и вой,

Величие пустыни мировой.

Над пучиной морской, тяготея, повисла скала,

У подножья скалы бьются волны толпой неустанной,

Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла,

Но безмолвна она—в час ночной, в час зари

                                    златотканной.

Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней,

Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая,

Загорится, забрезжит за морем звезда золотая,

Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней.

Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада,

Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня,

Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо…

Утишите волненье свое… Не будите меня…»

В пещере угрюмой, под сводами скал,

Где светоч дневной никогда не сверкал,

Иду я на ощупь, не видно ни зги,

И гулко во тьме отдаются шаги.

И кто-то со мною как будто идет,

Ведет в лабиринте вперед и вперед.

И, вскрикнув, я слышу, как тотчас вокруг,

Ответный, стократный, разносится звук.

Скользя по уступам, иду без конца,

Невольно мне чудится очерк лица,

Невольно хочу я кого-то обнять,

Кого, — не могу и не смею понять.

Но тщетно безумной томлюсь я тоской:—

Лишь голые камни хватаю рукой,

Лишь чувствую сырость на влажной стене,—

И ужас вливается в сердце ко мне.

«Кто шепчет?»—кричу я. «Ты друг мне? Приди!»

И голос гремит и хохочет: «Иди!»

И в страхе кричу я: «Скажи мне, куда?»

И с хохотом голос гремит: «Никуда!»

Бесплодно скитанье в пустыне земной,

Близнец мой, страданье, повсюду со мной.

Где выход, не знаю,— в пещере темно,

Все слито в одно роковое звено.

Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг.

Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак.

Холодный ветер веет, туманы поднялись,

И звезды между тучек чуть видные зажглись.

Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир,

И таинство свершает, и шествует на пир.

Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец,

И звезды ей сплетают серебряный венец.

И все полней молчанье, и все чернее мрак.

Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг.    

И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом,

Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред новым

                                           злом.

В этой жизни смутной

Нас повсюду ждет—

За восторг минутный -

Долгой скорби гнет.

Радость совершенства

Смешана с тоской.

Есть одно блаженство:-

Мертвенный покой.

Жажду наслажденья

В сердце победи,

Усыпи волненья,

Ничего не жди.

Нет, не могу я заснуть, и не ждать, и смириться,

   В сердце волненье растет и растет!

Может ли ветер свободный кому покориться?

   Может ли звезд не блистать хоровод?

Нет, мне не нужно покоя, не нужно забвенья,

   Если же счастья нам не дано,—

В море отчаянья, в темную бездну мученья

   Брошусь на самое дно!

Над ущельем осторожным, меж тревожных

                                     чутких скал,

Перекличке горных духов в час рассвета

                                     я внимал.

Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный

                                     звук.

Освеженный, улыбался, пробуждался мир вокруг.

Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,

Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул.

И гнездится, и клубится легкий пар, источник туч,

Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.

И за гранью отдаленной,—радость гор, долин,

                                          полей,—

Открывает лик победный, все полней и все светлей,