Ты островками проступаешь. Я же
Твоим очам, и не мигнувшим даже
пространства ток.
Отныне нет Тебя в Твоем сиянье,
где даль мелодией в напоминанье,
как ангелы, еще Тобой звучит...
Живешь в последнем Ты своем дому:
во мне - ждать эха небу Твоему.
А сердце умное молчит.
x x x
Аз есмь, Господь, Ты слышишь? Вечный Страх,
не слышишь, как пылаю страха ради?
И окрыленны, чувства в горнем граде,
что белый свет в Твоих очах.
Моя душа в молчанье, как в лучах,
к Тебе припала - ах, Ты не глядишь.
Моей молитвы зреющую тишь
не видишь? - деревом, цветущим к маю.
Ты спишь? - я сон Твой, но не донимаю.
Вольно не спать? - Что ж, я - Твоя же Воля.
И крепок ей. И властвовать я рад,
молчаньем звезд покоясь и глаголя,
объемля времени чудесный град.
x x x
Нет, жизнь моя - не этот час отвесный,
где - видишь Ты - скорей к Тебе спешу.
Я - дерево в пейзаже духа, тесно
сомкнув уста, я - голос бессловесный,
тысячеуст я, и Тобой дышу.
Я - немота между двумя тонами,
они так плохо ладят меду нами:
неверный _тон_ - смертный стон кругом.
Но в темном интервале, временами
Дух говорит.
И вот: горит псалом.
x x x
Когда б ребенком рос я где-нибудь,
где час все тоньше, день все невесомей,
Тебя я праздновал бы в их проеме,
и пальцами Тебя касался чуть,
а не сжимал испуганно - поверь.
Там я бы мог Тебя терять всечасно,
Ты, безоглядное Здесь и Теперь.
Бросать, как мяч,
в волнующий, прекрасный
миг, чтоб другой, вдруг, покорясь минуте,
летел, горяч,
с Тобою падая в веселой жути,
ведь Ты - Суть Сути.
Клинком во тьме Ты б мог сверкнуть, и
золотой
каймой кольца, и будь я
там, замкнул бы Твой
печаткой четкою - огонь,
чтобы рука еще белей была.
Я б начертал Тебя - стена мала!
на небесах - цвети, моя хвала!
Твои, Господь, вершил бы я дела,
титан, колосс: тут пламя, там скала,
а там самум, сжигающий дотла
не так,
иначе все: Тебя нашла
моя печаль...
Друзья все дальше - смех
теряется в саду, везде - щеколды,
а Ты... Ты выпал из гнезда, щегол Ты,
птенец, и клюв свой раскрываешь желтый
мне хуже всех теперь, тоскливей всех
(рука моя огромна, как на грех).
Я палец к Тебе подношу с каплей воды из ключа,
и жду, не заставит ли жажда Тебя потянуться
за ним,
и чувствую: наши сердца наполняются вместе,
стуча,
страхом одним.
x x x
Я нахожу Тебя во всем, что стало,
как брату, близким мне, почти моим:
зерном лучишься Ты в пылинке малой,
величественно Ты в великом зрим.
Легчайшая игра, всегда на страже
сил, проступающих сквозь вещь и суть:
взойдя в корнях, в стволах исчезнуть даже,
чтобы, воскреснув, сквозь листву блеснуть.
x x x
_Голос юного брата_:
Истекаю, истекаю,
как сквозь пальцы - течет песок.
Столько чувств во мне, жажда во мне какая,
в каждой жажде, свой промысел: Твой урок.
Не одно я знаю чувство больное,
что ноет - о, пламенея.
Да, но в сердце - всего больнее.
Пусть я умру. Один. Пусти.
Смогу, я знаю,
так страх свой сжать в горсти,
что пульс сломаю.
x x x
Вот, Господи, кто вновь Твой строит замок:
вчера дитя, наученный от мамок,
как руки складывать пред входом в храм
фальшивым жестом из провальных драм.
Не знает правая, что делать с левой
дать Богу знак или бежать от гнева?
О, слишком много - две руки.
Еще вчера - валун на дне реки
был лоб омыт часов потоком,
все только рябь, все волны на широком
лице воды, но глянет небо оком,
нависнув ненароком, невпопад...
тот взгляд
сегодня погружен в пучины
истории всемирной, дух причины
под следствием до Страшного Суда...
Нам явят Лик пространств иных глубины:
Свет не от света, Тень - не от лучины,
начнешься Книгой Ты, как никогда.
x x x
Ты - благодать, и Ты ее закон,
созрели мы, борясь в Твоем же лоне,
святая родина, где мы - в полоне,
Ты - лес, в котором мы плутаем, сони,
Ты - песнь, молчальники мы в общем стоне,
Ты - сеть времен
с уловом беглых чувств в конце погони.
Так взялся Ты в бесчисленных бутонах,
в тот день, как, радуясь, посеял нас,
так зрели в солнцах мы Твоих бездонных,
так разрослись, пробившись в щель и в паз,
что мог бы в людях, в ангелах, в Мадоннах
Ты в этот тихий завершиться час.
Со склона неба простирая длань,
прости: во тьме мы строим, Божья Рань.
x x x
Мастеровые мы: мы строим вместе
Тебя, высокий неоглядный свод.
Но вдруг однажды, словно блик на жести,
блеснет приезжий мастерством предвестий
иначе, с трепетом, он плинф кладет.
И мы с лесов сходить не будем шатких,
и молот будет бить до ломоты
в плечах, пока, лучащийся в отгадках
Твой, Боже, час не поцелует хватких,
нас, в лоб, в лицо, о, ветер с моря - Ты.
И выше гор - гром_а_ и грохотанья,
согласный стук кидает стык на стык.
Лишь в сумерки оставим темный лик:
и, проступив, забрезжут очертанья.
Как Ты велик!
x x x
Ты так велик, что я в Твоей тени
не существую, вопреки завету.
Так темен Ты, что моему рассвету
нет смысла брезжить в те же дни.
Высоким валом - Воля эта:
рассвет в ней тонет искони!
Но до чела Господня доросла
моя тоска, мой бедный ангел света,
не узнан, не прощен и без ответа...
до Господа - концом крыла.
Нет, не летать - полет постыл ему,
где стаи лун безжизненны и дики
и берега скрываются во тьму.
Огромных крыльев огненные блики
раздвинут дуг Твоих надбровных тень,
чтобы открылось вдруг, как ясный день,
действительно ль он проклят, светлоликий!
x x x
Тьмы ангелов на свет слетелись, Бога
в сияньи ищут, учит каждый лучик
челом здесь бить лучам светил могучих.
А я, глагол Твой и Твоя подмога,
их вижу: вспять они летят, их много
тех, кто найти Тебя не чает в тучах.
Да Ты и сам был золотом пленен,
и зазвала Тебя эпоха, спета
молитвами из мрамора и света,
и Ты явился ей, как Царь-Комета,
челом сияющим на небосклон.
А вспять летишь - и присный век сметен.
Безмолвье уст Твоих во мглу одето,
но мной дышал Ты и во тьме времен.
x x x
В те времена он до небес дорос.
О Микеланджело шла речь сейчас.
И я читал: властитель глыб и масс,
он был колосс,
каким громада мира не указ.
Еще вернется он, ведь он из тех,
в конце эпохи кто с ней делит грех,
считая ценности: итог таков!
И вот всю тяжесть он берет веков,
бросая в бездну духа своего.
Печаль и радость знали до него.
Но выразил он бытие в объеме,
во всем его единстве кровном, кроме
лишь одного: не покорился Бог.
И оттого в любви его весомей,
сильней и злей был ненависти ток.
x x x
Итальянский побег, Господь, дерева Твоего
уже отцвел.
Как хотел он всего
лишь пораньше плодами украсить ствол,
но цвести устал и остался гол,
и не даст уж плода иного.
Но весну свою там Ты провел, Господь,
там твой Сын одевает в плоть
царствие Славы.
Слева - Силы - и справа
обратились к Младенцу - сиянию Слова,
И с дарами текли к нему снова,
и шли за ним,
и хвалу свою, как херувим,
пели всласть.
Ароматная Власть,
Он был Розою Роз,
тем к себе дал припасть,
кто без родины рос.
Прошумел в маскарадах средь метаморфоз
голосами эпохи, сумевшими с Ним совпасть.
x x x
И было там любимо Древо
Плода Бессмертного, там Дева,
чей страх так трогательно строг,
цвела из девственного чрева,
распутав сто к Тебе дорог.
Все приходило с ней в движенье,
в ней Новый Век - Дитя - воскрес;
Была царицею в служенье
Мария - чудо из чудес.
И в каждом благовесте звонком
с ней - каждый дом; и вот, Жена,
она была почти ребенком,
но так в себя погружена,
так им _Одним_ полна, что тыщам
спастись хватило бы, и свет
свидетельствовал: свет был нищим
в сем Винограднике Побед.
x x x
Но так же, как тяжесть плодов отшумевшего сада,
колонны, руины, разрушенная аркада,
и псалом без конца и склада
гнетут, - она
в часы иные ликом своим туманным,
не разрешившись еще Вечно Желанным,
к будущим крестным ранам
обращена.
Улегся вихрь, бесшумный и кромешный
а руки пусты.
Увы ей, не родившей Свет Безгрешный.
И ангелов чужой и безутешный
сонм страшен был ей, как во тьме кусты.
x x x
Такой писали Деву... Тот, чей гений
у солнца взял влеченье, тот с тоской
глядел, как зрело в ней самозабвенней
и чище всех, хотя в Страстях смиренней,
всеобщее: и живописцем пеней
он был всю жизнь, и плач водил рукой.
Покровом был чудесным скорби алой
