Илья Эренбург - Стихи

О, времени обманчивое бремя!

Недвижен воздух, замерла вода,

Роса, как слезы, связана с утратой,

Напоминает мумию кокон,

Под взглядом оживает камень статуй,

И ящерицы непостижен сон.

Фитиль уснет, когда иссякнет масло,

Ветра сотрут ступни горячей след.

Но нежная звезда давно погасла,

И виден мне ее горячий свет.

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Нет, не забыть тебя, Мадрид,

Твоей крови, твоих обид.

Холодный ветер кружит пыль.

Зачем у девочки костыль?

Зачем на свете фонари?

И кто дотянет до зари?

Зачем живет Карабанчель?

Зачем пустая колыбель?

И сколько будет эта мать

Не понимать и обнимать?

Раскрыта прямо в небо дверь,

И, если хочешь, в небо верь,

А на земле клочок белья,

И кровью смочена земля.

И пушки говорят всю ночь,

Что не уйти и не помочь,

Что зря придумана заря,

Что не придут сюда моря,

Ни корабли, ни поезда,

Ни эта праздная звезда.

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен.

Куклу слепую девочка в ужасе держит.

Дождь этот лишний, деревья ему не рады,

Вишня в цвету, цветы уже начали падать.

Дождь этот с пеплом, в нем тихой смерти заправка, Кукла ослепла, ослепнет девочка завтра, Будет отравой доска для детского гроба, Будет приправой тоска и долгая злоба, Злоба – как дождь, нельзя от нее укрыться, Рыбы сходят с ума, наземь падают птицы, Голуби скоро начнут, как вороны, каркать, Будут кусаться и выть молчальники карпы, Будут вгрызаться в людей цветы полевые, Воздух вопьется в грудь, сердце высосет, выест.

Злобу не в силах терпеть, как дождь, Нагасаки.

Мы не дадим умереть тебе, Нагасаки!

Дети в далеких, в зеленых и тихих скверах,Здесь не о вере, не с верой, не против веры, Здесь о другом – о простой человеческой жизни.

Дождь перейдет, на вишни он больше не брызнет.

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Наши внуки будут удивляться,

Перелистывая страницы учебника:

"Четырнадцатый… семнадцатый… девятнадцатый…

Как они жили!.. Бедные!.. Бедные!.."

Дети нового века прочтут про битвы,

Заучат имена вождей и ораторов,

Цифры убитых

И даты.

Они не узнают, как сладко пахли на поле брани розы, Как меж голосами пушек стрекотали звонко стрижи, Как была прекрасна в те годы Жизнь Никогда, никогда солнце так ярко не смеялось, Как над городом разгромленным, Когда люди, выползая из подвалов, Дивились: есть еще солнце!..

Гремели речи мятежные,

Умирали ярые рати,

Но солдаты узнали, как могут пахнуть подснежники За час до атаки.

Вели поутру, расстреливали,

Но только они узнали, что значит апрельское утро.

В косых лучах купола горели,

А ветер молил: обожди! минуту! еще минуту!

Целуя, не могли оторваться от грустных губ, Не разжимали крепко сцепленных рук, Любили – умру! умру!

Любили – гори, огонек, на ветру!

Любили – о, где же ты! где?

Любили – как могут любить только здесь, на мятежной и нежной звезде.

В те годы не было садов с золотыми плодами, Но только мгновенный цвет, один обреченный май!

В те годы не было "до свиданья",

Но только звонкое, короткое "прощай".

Читайте о нас – дивитесь!

Вы не жили с нами – грустите!

Гости земли, мы пришли на один только вечер.

Мы любили, крушили, мы жили в наш смертный час, Но над нами стояли звезды вечные, И под ними зачали мы вас.

В ваших очах горит еще наша тоска.

В ваших речах звенят еще наши мятежи.

Мы далеко расплескали в ночь и в века, в века Нашу угасшую жизнь.

Март 1919

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Был тихий день обычной осени.

Я мог писать иль не писать:

Никто уж в сердце не запросится,

И тише тишь, и глаже гладь.

Деревья голые и черные – На то глаза, на то окно,Как не моих догадок формулы, А все разгадано давно.

И вдруг, порывом ветра вспугнуты,

Взлетели мертвые листы,

Давно истоптаны, поруганы,

И все же, как любовь, чисты,

Большие, желтые и рыжие

И даже с зеленью смешной,

Они не дожили, но выжили

И мечутся передо мной.

Но можно ль быть такими чистыми?

А что ни слово – невпопад.

Они живут, но не написаны,

Они взлетели, но молчат.

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Я знаю: будет золотой и долгий,

Как мед густой, непроходимый полдень,

И будут с гирями часы на кухне,

В саду гудеть пчела и сливы пахнуть.

Накроют к ужину, и будет вечер,

Такой же хрупкий и такой же вечный,

И женский плач у гроба не нарушит

Ни чина жизни, ни ее бездушья. ‹1940›

Илья Эренбург. Стихотворения.

Москва: Советская Россия, 1982.

Был час один – душа ослабла.

Я видел Глухова1 сады

И срубленных врагами яблонь

Уже посмертные плоды.

Дрожали листья. Было пусто.

Мы простояли и ушли.

Прости, великое искусство,

Мы и тебя не сберегли!

Примечания Эренбург дважды писал об этом сюжете: «Осенью 1943 года в Глухове, накануне освобожденном нашей армией, я увидел фруктовый сад, а в нем аккуратно подпиленные яблони; листья еще зеленели, на ветках были плоды. И наши солдаты ругались, как французы на Шоне… Я писал в этой книге, как немцы, отступая, подпиливали или рубили плодовые деревья; это я видел в 1916 году в Пикардии и снова увидел на Украине… Много лет спустя редактор моей книги, дойдя до этого восьмистишия, уговаривал меня изменить последнюю строку: "Почему «и»? Хорошо, не сберегли искусство, но сберегли другое…" Да, но и много, очень много потеряли. Почему я вспомнил про искусство? Да потому, что яблоню нужно вывести, вырастить, это не дичок, потому что думал не только о развалинах Новгорода, но и о молодых поэтах, погибших на фронте, потому что для меня искусство связано с подлинным счастьем, с тем высшим миром, где даже печаль светла.» О слове «уже» в четвертой строке этого стихотворения поэт А.Межиров говорил: «Я всю жизнь был влюблен в это слово, которое литконсультант подчеркнул бы. Это одухотворяющая небрежность, великая сила поэзии Эренбурга… Насколько здесь отсутствует эгоизм культурной элиты!» (

Илья Эренбург. Стихотворения и поэмы.

Новая библиотека поэта.

Санкт-Петербург: Академический проект, 2000.

Мне никто не скажет за уроком "слушай",

Мне никто не скажет за обедом "кушай",

И никто не назовет меня Илюшей,

И никто не сможет приласкать,

Как ласкала маленького мать.

Март или апрель 1912

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Есть город с пыльными заставами,

С большими золотыми главами,

С особняками деревянными,

С мастеровыми вечно пьяными,

И столько близкого и милого

В словах: Арбат, Дорогомилово…

Февраль или март 1913

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Она лежала у моста. Хотели немцы

Ее унизить. Но была та нагота,

Как древней статуи простое совершенство, Как целомудренной природы красота.

Ее прикрыли, понесли. И мостик шаткий

Как будто трепетал под ношей дорогой.

Бойцы остановились, молча сняли шапки,

И каждый понимал, что он теперь – другой.

На Запад шел судья. Была зима как милость, Снега в огне и ненависти немота.

Судьба Германии в тот мутный день решилась Над мертвой девушкой, у шаткого моста.

Строфы века. Антология русской поэзии.

Сост. Е.Евтушенко.

Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Я не трубач – труба. Дуй, Время!

Дано им верить, мне звенеть.

Услышат все, но кто оценит,

Что плакать может даже медь?

Он в серый день припал и дунул,

И я безудержно завыл,

Простой закат назвал кануном

И скуку мукой подменил.

Старались все себя превысить -

О ком звенела медь? О чем?

Так припадали губы тысяч,

Но Время было трубачом.

Не я, рукой сухой и твердой

Перевернув тяжелый лист,

На смотр веков построил орды

Слепых тесальщиков земли.

Я не сказал, но лишь ответил,

Затем что он уста рассек,

Затем что я не властный ветер,

Но только бедный человек.

И кто поймет, что в сплаве медном