Петрарка был не только великим писателем, но и не менее великим читателем. Так, произведения античных авторов, которые он читал и перечитывал с неизменной любовью, были для него не просто интересными текстами, но носили прежде всего отпечаток личности их авторов. Расставаясь с ними навсегда, он мог, подобно Пушкину, сказать: "Прощайте, друзья!" Так и для нас произведения Петрарки носят отпечаток одной из самых сердечных и привлекательных личностей прошлого.
Литературу Петрарка понимал как художественное совершенство, как богатство духовное, как источник мудрости и внутреннего равновесия. В оценках же ее порой ошибался. Так, он полагал, что его "Триумфы" по значимости своей настолько же превосходят "Канцоньере", насколько "Божественная Комедия" превосходит дантевскую же "Новую жизнь". Еще он ошибался в оценке своих латинских сочинений, кстати говоря, количественно превосходивших писанное им по-итальянски в пятнадцать раз! В сонете CLXVI Петрарка говорит, что, не займись он пустяками (стихами на итальянском языке), "Флоренция бы обрела поэта, как Мантуя, Арунка и Верона". Флоренция обрела поэта не меньшего, чем Вергилий и Катулл, и подарила его Италии и всему миру, но именно благодаря этим пустякам.
В РАБОТЕ НАД "КАНЦОНЬЕРЕ"
Конечно же, главным произведением Петрарки является его "Канцоньере" ("Книга песен"), состоящая из 317 сонетов, 29 канцон, а также баллад, секстин и мадригалов.
Стихи на итальянском языке (или просторечии, "вольгаре") Петрарка начал писать смолоду, не придавая им серьезного значения. В пору работы над собранием латинских своих посланий, прозаических писем и началом работы над будущим "Канцоньере" часть своих итальянских стихотворений Петрарка уничтожил, о чем он сообщает в одном письме 1350 года.
Первую попытку собрать лучшее из своей итальянской лирики Петрарка предпринял в 1336 – 1338 годах, переписав двадцать пять стихотворений в свод так называемых "набросков" (Rerum vulgarium fragmenta). В 1342 – 1347 годах Петрарка не просто переписал их в новый свод, но и придал им определенный порядок, оставив место для других, ранее написанных им стихотворений, подлежащих пересмотру. В сущности, это и была первая редакция будущего "Канцоньере", целиком подчиненная теме возвышенной любви и жажды поэтического бессмертия.
Вторая редакция осуществлена Петраркой между 1347 и 1350 годами. Во второй редакции намечается углубление религиозных мотивов, связанных с размышлениями о смерти и суетности жизни. Кроме того, тут впервые появляется разделение сборника на две части: "На жизнь Мадонны Лауры" (начиная с сонета I, как и в окончательной редакции) и "На смерть Мадонны Лауры" (начиная с канцоны CCLXIV, что также соответствует окончательной редакции). Вторая часть еще ничтожно мала по сравнению с первой.
Третья редакция (1359 – 1362) включает уже 215 стихотворений, из которых 174 составляют первую часть и 41 вторую. Время пятой редакции 1366 – 1367 годы; шестой редакции – 1367 – 1372 годы.
Седьмая редакция, близкая к окончательной, которую автор отправил Пандольфо Малатеста в январе 1373 года, насчитывает уже 366 стихотворений (263 и 103 соответственно частям). Восьмая редакция – 1373 год, и, наконец, дополнение к рукописи, посланное тому же Малатеста, – 1373 – 1374 годы.
Девятую, окончательную, редакцию содержит так называемый Ватиканский кодекс под номером 3195, частично автографический.
По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипическим способом в 1905 году, осуществляются все новейшие критические издания.
В Ватиканском кодексе между первой и второй частями вшиты чистые листы, заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще какие-то стихотворения. Разделение частей сохраняется: в первой – тема Лауры – Дафны (лавра), во второй – Лаура – вожатый поэта по небесным сферам, Лаура – ангел-хранитель, направляющий помыслы поэта к высшим целям.
В окончательную редакцию Петрарка включил и некоторые стихи отнюдь не любовного содержания: политические канцоны, сонеты против авиньонской курии, послания к друзьям на различные моральные и житейские темы.
Особую проблему составляет датировка стихотворений сборника. Она сложна не только потому, что Петрарка часто возвращался к написанному даже целые десятилетия спустя. А хотя бы уже потому, что Петрарка намеренно не соблюдал хронологию в порядке расположения стихотворного материала. Соображения Петрарки нынче не всегда ясны. Очевидно лишь его желание избежать тематической монотонности.
Одно лишь наличие девяти редакций свидетельствует о неустанной, скрупулезнейшей работе Петрарки над "Канцонье-ре". Ряд стихотворений дошел до нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить о направлении усилий Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев, когда Петрарка был удовлетворен своей работой, он делал рядом с текстом соответствующую помету.
Работа над текстом шла в двух главных направлениях: удаление непонятности и двусмысленности, достижение большей музыкальности.
На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изощренности, внешней элегантности, к тому, словом, что так нравилось современникам и перестало нравиться впоследствии. С годами, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился уже о другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности, смысловой и образной точности, понятности и языковой гибкости. В этом смысле очень интересно суждение Карло Джезуальдо (конец XVI – начало XVII вв.), основателя знаменитой Академии музыки, прославившегося своими мадригалами. Про стих Петрарки он писал: "В нем нет ничего такого, что было бы невозможно в прозе". А ведь эта тяга к прозаизации стиха, в наше время особо ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В качестве образца такого намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:
Я шаг шагну – и оглянусь назад. И ветерок из милого предела Напутственный ловлю…
Но вспомню вдруг, каких лишен отрад, Как долог путь, как смертного удела Размерен срок, – и вновь бреду несмело, И вот – стою в слезах, потупя взгляд.
В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текст в подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной прозы. И это еще пользуясь переводом Вяч. Иванова, лексически и синтаксически несколько завышенного.
Странно, что такой проницательный критик и знаток итальянской литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Санктису казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по смыслу, а по звучанию. А вот Д'Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквйлибризму, заметил эту тенденцию.
Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или, вернее, ритмико-синтаксический отрезок, в котором отдельное слово растворяется, делается незаметным. Единице же этой Петрарка уделял преимущественное внимание, тщательно ее обра-, батывал, оркестровал.
Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себе какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел великий Г. Р. Державин, который в своих переводах из Петрарки жертвовал даже сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.
Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числу тех итальянских поэтов, чьи отдельные стихи вошли в пословицу.
Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его стихотворениях некоторая "прециоз-ность" носит характер скорее концептуальный, чем вербальный. Хотя, конечно, есть примеры и обратные. Примером может служить V сонет; он построен на обыгрывании имени Ла-у-ре-та:
Когда, возжаждав отличиться много,
Я ваше имя робко назову –
ХваЛА божественная наяву
Возносится от первого же слога.
Но некий голос Умеряет строго
Мою РЕшимость, как по волшебству:
Вассалом сТАть земному божеству –
Можно было бы сослаться и на сонет CXLVIII, первая строфа которого целиком состоит из звучных географических названий.
Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, "второй" Петрарка, особенно бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркистов, воспринявших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность, нарочитая синтаксическая усложненность, за редкими исключениями, почти общая болезнь.
К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. С легкой руки романтиков, отметивших тягу "второго" Петрарки как несомненный, с их точки зрения, порок, этот "второй" Петрарка надолго если не заслонил, то значительно исказил "первого" и "главного" Петрарку, который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.
В приложении к "Книге песен" даются два письма Петрарки, носящих автобиографический характер. Они не только интересны сами по себе. Они, как думается, помогут читателю глубже разобраться и оценить "Канцоньере". В каком-то смысле они являются бесценным к нему комментарием.
