В тюрьме есть тоже лазарет,
Я там валялся, я там валялся.
Врач резал вдоль и поперёк,
Он мне сказал: — Держись, браток! —
Он мне сказал: — Держись, браток! —
И я держался.
Разлука мигом пронеслась.
Она меня не дождалась,
Но я прощаю, её прощаю.
Её простил и всё забыл,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Не извиняю.
Её, конечно, я простил,
Того ж, кто раньше с нею был,
Того, кто раньше с нею был,
Я повстречаю!
[1962]
* * *
Нам ни к чему сюжеты и интриги,—
Про всё мы знаем, что ты нам ни дашь.
Я, например, на свете лучшей книгой
Считаю кодекс уголовный наш.
И если мне неймётся и не спится
Или с похмелья нет на мне лица —
Открою кодекс на любой странице
И не могу, читаю до конца.
Я не давал товарищам советы,
Но знаю я — разбой у них в чести.
Вот только что я прочитал про это:
Не ниже трёх, не свыше десяти.
Вы вдумайтесь в простые эти строки, —
Что нам романы всех времён и стран!
В них всё — бараки, длинные, как сроки,
Скандалы, драки, карты и обман.
Сто лет бы мне не видеть этих строчек —
За каждой вижу чью-нибудь судьбу!
И радуюсь, когда статья — не очень:
Ведь всё же повезёт кому-нибудь…
И сердце бьется раненою птицей,
Когда начну свою статью читать.
И кровь в висках так ломится, стучится,
Как мусора, когда приходят брать.
[1962]
* * *
Сегодня я с большой охотою
Распоряжусь своей субботою,
И если Нинка не капризная —
Распоряжусь своею жизнью я.
— Постой, чудак! Она ж наводчица!
Зачем? — Да так! Уж очень хочется.
— Постой, чудак! У нас компания,
Пойдём в кабак, зальём желание.
— Сегодня вы меня не пачкайте,
Сегодня пьянка мне до лампочки.
Сегодня Нинка соглашается,
Сегодня жизнь моя решается.
— Ну и дела же с этой Нинкою,
Она жила со всей Ордынкою,
И с нею спать — ну кто захочет сам?
— А мне плевать, мне очень хочется.
Сказала — любит. Всё, замётано.
— Отвечу рупь за сто, что врёт она,
Она ж сама ко всем ведь просится…
— А мне чего, мне очень хочется.
— Она ж хрипит, она же грязная,
И глаз подбит, и ноги разные,
Всегда одета как уборщица…
— Плевать на это — очень хочется.
Все говорят, что не красавица,
А мне такие больше нравятся.
Ну что ж такого, что наводчица?
А мне ещё сильнее хочется.
[1963]
У меня гитара есть — расступитесь, стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны!
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный?
Влезли ко мне в душу, рвут её на части,
Только б не порвали серебряные струны!
Но гитару унесли — с нею и свободу.
Упирался я, кричал: — Сволочи! Паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Только не порвите серебряные струны!
Что же это, братцы? Не видать мне, что ли,
Ни денёчков светлых, ни ночей безлунных?
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны!
[1963)
* * *
За меня невеста отрыдает честно,
За меня ребята отдадут долги,
За меня другие отпоют все песни,
И, быть может, выпьют за меня враги.
Не дают мне больше интересных книжек,
И моя гитара — без струны,
И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,
И нельзя мне солнца, и нельзя луны.
Мне нельзя на волю — не имею права,
Можно лишь от двери — до стены,
Мне нельзя налево, мне нельзя направо,
Можно только неба кусок, можно сны.
Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,
Как мою гитару отдадут.
Кто меня там встретит, как меня обнимут
И какие песни мне споют?
[1963]
* * *
Свой первый срок я выдержать не смог.
Мне год добавят, может быть, четыре.
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в свободном вашем мире.
Что вы там пьете? Мы почти не пьем.
Здесь только снег при солнечной погоде.
Ребята, напишите обо всём,
А то здесь ничего не происходит.
Мне очень-очень не хватает вас,
Хочу увидеть милые мне рожи.
Как там Надюха? С кем она сейчас?
Одна? — тогда пускай напишет тоже.
Страшней быть может только Страшный суд.
Письмо мне будет уцелевшей нитью.
Его, быть может, мне не отдадут,
Но всё равно, ребята, напишите.
[1963–1964]
Сыт я по горло, до подбородка.
Даже от песен стал уставать.
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.
Друг подавал мне водку в стакане,
Друг говорил, что это пройдёт.
Друг познакомил с Веркой по пьяни —
Верка поможет, а водка спасёт.
Не помогли ни Верка, ни водка.
С водки похмелье, с Верки — что взять?
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не смогли запеленговать.
Сыт я по горло, сыт я по глотку.
Ох, надоело петь и играть!
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
И позывных не передавать.
[1964–1965]
Мне этот бой не забыть нипочём, —
Смертью пропитан воздух.
А с небосвода бесшумным дождём
Падали звезды.
Снова упала, и я загадал —
Выйти живым из боя!
Так свою жизнь я поспешно связал
С глупой звездою.
Нам говорили: «Нужна высота!»
И «Не жалеть патроны!»
Вон покатилась вторая звезда —
Вам на погоны.
Я уж решил — миновала беда,
И удалось отвертеться…
С неба скатилась шальная звезда
Прямо под сердце.
Звёзд этих в небе — как рыбы в прудах,
Хватит на всех с лихвою.
Если б не насмерть — ходил бы тогда
Тоже героем.
Я бы звезду эту сыну отдал,—
Просто на память…
В небе висит, пропадает звезда —
Некуда падать.
[Июль 1964]
Нынче все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены,
Надпись: «Все ушли на фронт».
За грехи за наши нас простят,—
Ведь у нас такой народ:
Если Родина в опасности —
Значит, всем идти на фронт.
Там год — за три, если Бог хранит, —
Как и в лагере зачёт.
Нынче мы на равных с ВОХРами,
Нынче всем идти на фронт.
У начальника Берёзкина —
Ох и гонор, ох и понт!
И душа — крест-накрест досками,
Но и он пошёл на фронт.
Лучше б было сразу в тыл его,
Только с нами был он смел.
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел.
Ну, а мы — всё оправдали мы,
Наградили нас потом,
Кто живые — тех медалями,
А кто мёртвые — крестом.
И другие заключённые
Прочитают у ворот
Нашу память застеклённую —
Надпись: «Все ушли на фронт».
[Июль 1964]
Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых важных дел:
Кому — до ордена, ну, а кому — до «вышки».
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны — артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы — штрафники,
Нам не писать: «Считайте коммунистом».
Перед атакой — водку? Вот мура!
Своё отпили мы ещё в гражданку.
Поэтому мы не кричим «ура!»,
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец —
Коли-руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь «За отвагу».
Ты бей штыком, а лучше бей рукой —
Оно надёжней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг — морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжёны.
Вы лучше лес рубите на гробы —
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас — обстрел.
Ну, бог войны! Давай — без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому — до ордена, а большинству — до «вышки».
[1964]
Жил я с матерью и батей
На Арбате, — век бы так.
А теперь я в медсанбате
На кровати, весь в бинтах.
Что нам слава, что нам
Клава-Медсестра и белый свет!
Помер мой сосед, что справа,
Тот, что слева, — ещё нет.
И однажды — как в угаре —
Тот сосед, что слева, мне
Вдруг сказал: — Послушай, парень,
У тебя ноги-то нет.
Как же так! Неправда, братцы!
Он, наверно, пошутил?
— Мы отрежем только пальцы, —
Так мне доктор говорил.
