Андрей Дементьев - Избранное

Я все с тобой могу осилить
И все могу преодолеть.
Лишь не смогу забыть Россию
Вдали от дома умереть.

Как ни прекрасна здесь природа
И сколько б ни было друзей,
Хочу домой.
И час исхода
Неотвратим в судьбе моей.

Когда вернемся мы обратно
В свои российские дела,
Я знаю, что ты будешь рада
Не меньше, чем уже была.

Но вдруг однажды к нам обоим
Придет во сне Иерусалим…
И если мы чего-то стоим,
Мы в то же утро улетим.

И, окунувшись в жаркий полдень,
Сойдем в библейскую страну.
И все, что было с нами, – вспомним.
И грусть воспримем, как вину.

Я иду по городу Давида.
Возвращаюсь к прожитым годам.
Я иду… И по улыбке видно,
Как мне дорог этот Город-Храм.

Прохожу старинные кварталы,
Поднимаюсь на гору Сион.
Здесь душа надежду обретала,
Слыша зовы будущих времен.

Я иду по городу Давида.
По земле и горестям Христа.
И бредет за мною, словно свита,
Тень от разноцветного куста.

Много повидал я стран заморских.
Лез в азарт, как белка в колесо.
Отстучали азбукою Морзе
Все ступени Прадо и Д’Орсо.

Но второго Иерусалима
На планете не было и нет…
Я иду восторженным олимом
По Святому городу легенд.

Снова благодарно припадаю
Я к библейским датам и местам…
И молчит в ответ земля Святая,
Виидно, тоже благодарна нам.

Вновь без тебя здесь началась весна.
Всё без тебя теперь на этом свете –
И пенье птиц, и легкий взмах весла,
И тихая рыбалка на рассвете…

Печален сад, где рухнул твой шалаш.
И старый домик, возведённый дедом,
Стал одинок, как и родной пейзаж,
Что оживал с твоим веселым детством.

Последний раз мы были здесь с тобой,
Когда уже за речкой жито жали.
Взбежали ели на обрыв крутой,
Которые с Мариной вы сажали.

He дай вам Бог терять детей…
Ведь если следовать Природе,
Сперва родители уходят.
Но нету графика смертей.

И страшно – если гибнут дети.
От пуль, от боли, от измен.
А им бы жить да жить на свете.
И не спешить в бессрочный плен.

Я живу вне пространства.
Вне времени, вне адресов.
Я живу в бесконечности
Горя и боли.
Потому и не слышу родных голосов,
Вызволяющих душу мою из неволи.

Я пока эту боль побороть не могу.
И, наверно, уже никогда не сумею.
Как пустынно теперь на моему берегу,
Навсегда разлученному с жизнью твоею.

Что же ты, сын, наделал?
Что же ты натворил?
Ангел твой, будто демон,
Даже не поднял крыл.

Даже не попытался
Предотвратить беду.
Где он там прохлаждался
В райском своем саду?

Господи, Ты прости мне
Горькую эту речь.
Что ж не помог ты Диме
Жизнь свою уберечь?

Чем я Тебя прогневал,
Если в потоке зла
Эта немилость Неба
Душу мою сожгла?

Он тебе напоследок признался в любви.
Не словами, не взглядом,
А пулей шальною.
С этой жуткой минуты
Все будни твои
Поплывут по душе бесконечной виною.

Он обидой своей зарядил пистолет.
Ты не знала, что слово страшней пистолета.
И оно сорвалось…
И прощения нет.
И прощенья не будет на многие лета.

А в душе моей все еще горько звучит
Эхо выстрела,
Что прозвучал в вашем доме.
И я слышу, как внук мой
Негромко кричит,
Сиротливо к глазам прижимая ладони.

Днем и ночью я тебя зову.
Суеверно думаю о встрече.
Я не знаю – для чего живу,
Если жизнь порой заполнить нечем.

Все я жду, что ты приснишься мне.
Скажешь то, что не успел при жизни.
И, быть может, только в горьком сне
Я пойму нелепость этой тризны.

Остались фотографии.
Кассета.
Два-три письма.
И больше ничего.
Последний день
Безжалостного лета.
Стою у гроба сына своего.

Смотрю сквозь слезы.
Не могу смириться,
Что это правда,
А не страшный сон.
Ему хватило мужества решиться
Уйти,
Когда он был так искренне влюблен.

И, не простив и не успев проститься,
Из жизни, как из дома, вышел он.
И кажется – его душа, как птица,
Влетает слепо в колокольный звон.

Когда в сердцах нажал ты на курок,
Быть может, тут же пожалел об этом.
Но было поздно…
Черным пистолетом
Уже владел неумолимый рок.

Тем выстрелом я тоже был убит.
Хотя живу
И, словно старый аист,
К высотам давним
Всё взлететь пытаюсь,
Где жизнь твоя не ведала обид.

А здесь цветами убрана земля.
С портрета смотришь ты
Печальным взглядом.
Придет мой день –
Я в землю лягу рядом.
И лишь тогда
Отпустит боль меня,

Каждый день я помню о тебе.
С каждым днем всё на душе тоскливей.
Помню, в том далеком декабре
Над Москвою разразился ливень.

Боже мой, ты был еще так мал!
Тяжело, когда болеют дети…
Может, нас Господь предупреждал,
Что слезами жизнь твою пометил.

Ты не плакал – не хватало сил.
Плакал я
Сквозь боль твою и муки.
Бога я отчаянно просил,
Чтобы он не допустил разлуки.

В тот декабрь тебя спасла любовь.
Мальчик мой – единственный на свете.
Помню все…
Переживаю вновь,
Что слезами Бог
Твой путь отметил.

Когда луна свой занимает пост
И тишина весь Божий мир объемлет,
Я чувствую, как под присмотром звезд
Душа твоя торопится на землю.

Андрюшка спит и ничего не знает,
Что дух твой над его судьбой парит,
Надеясь, что судьба его земная
Твоих обид и бед не повторит…

Я чувствую, что где-то близко ты
Далеким взором смотришь из былого.
Но не достичь твоей мне высоты,
Как и тебе не слышать это слово.

Как же я не почувствовал,
Не уловил,
Что душа твоя медленно
Падала в пропасть.
Что в тебе не осталось
Ни веры, ни сил…
Лишь обида осталась
Да детская робость.

И в последние дни
Своей горькой любви,
Когда ты уходил в себя,
Словно в подполье,
Ты воздвиг себе храм
На грядущей крови,
Символический храм
Из надежды и боли.

Но молитвы твои
Не дошли до небес.
Не услышало их
Равнодушное сердце.
Чтоб все разом решить,
Ты навеки исчез.
Ничего не нашел ты
Надежнее смерти.

Я молюсь о тебе в Иудейской стране.
Я молюсь за тебя на земле Иисуса.
Но от этих молитв
Только горестней мне.
Не сниму я с души
Непосильного груза.

Я в одном виноват –
Что в тяжелые дни,
Когда ты в моем слове
И в дружбе нуждался,
Твоя жизнь для меня
Оказалась в тени
И понять ее издали
Я не пытался.

Мне казалось,
Что всё образуется вновь.
Как уже не однажды бывало с любовью.
Я иду за тобою в ту страшную ночь…
И склонилась звезда к твоему изголовью.

Я живу, как в тяжелом сне.
Вот очнусь, будет все иначе.
И вернется та жизнь ко мне,
Где тебя я с восторгом нянчил.

А когда ты чуть-чуть подрос,
Я придумывал на ночь сказки,
Чтобы слаще тебе спалось
От веселой отцовской ласки.

Помню первое сентября –
Школьный двор, твой огромный ранец.
Было внове все для тебя,
Мой растерянный «новобранец».

Годы шли… И уже твой сын
Пошагал в ту же школу с нами.
Так и дожил я до седин,
Не догадываясь о драме.

Ты не очень-то был открыт.
Потому в те крутые годы
Я не спас тебя от обид.
И, наверно, любви не до́дал.